20

- Это хорошо, что тебе нравится наше орудие,- сказал наводчик Ковалев,- славная пушечка. Ей цены нет, кто понимает. Работяга.
Он похлопал пушку по стволу, словно это была лошадь, затем посмотрел на ладонь и, заметив, что она запачкалась, вынул из кармана чистую, сухую ветошку и любовно обтер пушку.
- Она у меня чистоту любит,- сказал он, как бы извиняясь за свою мелочность.- Так, стало быть, тебя к нам командир батареи на выучку прислал?
- Так точно, товарищ сержант.
- Не козыряй все время. Ничего. Не тянись. Ну что же, это правильно. Коли хочешь быть хорошим артиллеристом, с малых лет учись работать возле пушки, а привыкнешь, так потом до седых волос доживешь - не забудешь, как что делается.
Он сел на лафет и стал плоскогубцами починять свои очки, посматривая на Ваню необыкновенно добрыми и вместе с тем проницательно-острыми глазами очень дальнозоркого человека.
- Так-то, орел. Пушку надо смолоду любить. Вот зтаким-то макаром, как ты сейчас, и я когда-то пришел на батарею. Было это, братец ты мой, не более не менее как тридцать годов тому назад. Немалое времечко. А я как сейчас все помню. Был я тогда, конечно, постарше тебя. Шел мне девятнадцатый год. Я охотником на войну попал. Но все равно - мальчишка. И представь себе, какое чудо: наша батарея тогда стояла на позиции как раз где-то в этих же самых местах. Видал, какой круг моя жизнь описала? Сейчас, конечно, не узнать.- Он огляделся по сторонам и махнул рукой.- Сильно земля с тех пор переменилась. Где были леса, там стали поля. Где были поля, там выросли леса. Но, в общем, где-то здесь. На границе Германии. Тогда отступали. Теперь наступаем. Только и всего.
Эти слова крайне поразили Ваню. Он, конечно, много раз слышал разговор о том, что армия наступает на Восточную Пруссию, что Восточная Пруссия - это уже Германия, что скоро советские войска ступят на немецкую землю.
Ваня, так же как и все в армии, твердо верил, что так оно в конце концов и будет. Однако теперь, когда он услышал эти желанные и так долго ожидаемые слова «граница Германии», он даже как-то не совсем понял, о чем говорит Ковалев. Он был так взволнован, что даже не удержался и назвал Ковалева дяденькой:
- Где же Германия, дяденька? Где граница?
- Да вот же она. Тут и есть,- сказал Ковалев, показывая через плечо плоскогубцами с таким видом, как будто показывал заблудившемуся прохожему знакомый переулок.- За этой высоткой. Километров пять отсюда. Не больше.
- Дяденька, правда? Вы меня не обманываете? - жалобно сказал мальчик, знавший по опыту, что некоторые солдаты любят над ним подшутить.
Но глаза Ковалева были вполне серьезными.
- Верно говорю,- сказал он.- Река, а за ней самая Германия и начинается.
- Честное батарейское? - живо спросил Ваня.
- Да зачем тебе честное батарейское, когда мы только что по ней пристрелку вели! Видал, сколько целей пристреляли?
И Ковалев показал плоскогубцами на бумажку с номерками на орудийном щите.
Но Ваня все-таки еще сомневался. Ему трудно было поверить, что вот тут, совсем близко, в каких-нибудь пяти километрах, начинается Германия.
- Дяденька, не обманывайте меня! - почти со слезами сказал Ваня.
- Фу, будь ты неладен! - рассмеялся Ковалев,- Не веришь. А что же тут особенного? Да наши разведчики еще вчера в эту самую Германию ходили, нынче утром вернулись. Паника там, говорят, не приведи бог.
- Как! Разведчики были в Германии?
Ковалев даже не представлял себе, какой удар нанес он Ване в самое сердце. Оказывается, разведчики уже были в Германии. Весьма возможно, что в Германии уже побывали Биденко и Горбунов. А сержант Егоров наверняка побывал. Значит, если бы Ваню не перевели в огневой взвод, он тоже мог бы уже побывать в Германии. Он упросил бы разведчиков. Они бы его взяли. Это уж верно.
И Ваня почувствовал жгучую обиду. Все-таки в душе он еще был разведчиком. Самолюбие его сильно страдало. Конечно! Все разведчики уже были, а он еще не был.
Он надулся, густо покраснел и, кусая губы, опустил ресницы, на которых выступили слезы.
- Я бы им там дал, в Германии! - неожиданно сказал он сквозь зубы, и глаза его метнули синие искры.
Ковалев с любопытством посмотрел на мальчика, но не улыбнулся и не сказал того, что непременно сказал бы всякий другой солдат: «А ты, братец пастушок, злой!» Он понял, что в эту минуту делалось в душе Вани. Он вынул свою трубку, насыпал в нее махорки, зажег, защелкнул крышечку и, пустив через усы душистый белый дым, очень серьезно заметил:
- Терпи, пастушок. На военной службе надо уметь подчиняться. Твое место теперь у орудия. Вместе с орудием и въедешь в Германию.
И, для того чтобы его слова не показались мальчику слишком сухими, нравоучительными, прибавил, улыбаясь:
- С музыкой!
И как раз в этот миг где-то за елочками маскировки раздалась громкая команда:
- Батарея, к бою! Стрелять первому орудию!
Из окопчика телефониста выскочил сержант Сеня Матвеев, на ходу застегиваясь и оправляя свою измятую шинельку с черными петлицами. Сияя молодым возбужденным лицом, он изо всех сил крикнул, раскатываясь на букве «р»:
- Первое орудие, к бою! По цели номер четырнадцать. Гранатой. Взрыватель осколочный. Правее восемь ноль-ноль. Прицел сто десять.
И, прежде чем были произнесены эти слова, показавшиеся Ване таинственными заклинаниями, все вокруг мгновенно переменилось: и люди, и самое орудие, и вещи вокруг него, и даже небо над близким горизонтом,- все стало суровым, грозным, как бы отливающим хорошо отшлифованной и смазанной сталью.
Прежде всех изменился наводчик Ковалев.
Ваня не успел посторониться, не успел подумать: «Вот оно, начинается!» - как Ковалев уже перепрыгнул через станину, одной рукой надевая невесть откуда взявшийся шлем, а другой снимая брезентовый чехол с той высокой штучки возле щита, которую мальчик давеча заметил.
Теперь, когда с нее был сдернут чехол, она оказалась еще более прекрасной и таинственной, чем можно было предполагать. Это было нечто среднее между биноклем, стереотрубой - их Ваня уже видел много раз - и еще чем-то невиданным, какой-то машинкой со множеством мелких и крупных цифр, насеченных на стальных кольцах и барабанчиках. Эта машинка сразу вызвала в представлении мальчика слово «арифметика». И еще было что-то черной вороненой стали, с выпуклым стеклом, косым зеркальцем и плоской черной коробочкой с длинной прорезью. Это вызвало другое слово: «фотоаппарат».
Наклонившись и прильнув глазом к черной трубке, наводчик Ковалев неподвижно, как изваяние, стоял на крепко расставленных, согнутых ногах, в то время как его руки, мелькая длинными пальцами, с молниеносной быстротой бегали вверх и вниз по прибору, касаясь барабанов и колец.
У мальчика разбежались глаза. Он не знал, на что смотреть.
Во-первых, кем-то и как-то в один миг с пушки был сдернут второй чехол, и Ваня увидел орудийный затвор - массивный, тяжелый, сверкающий хорошо смазанной сталью, с алюминиевой рукояткой и могучим стальным рычагом, кривым, как челюсть.
Но главное, Ваня увидел спусковой шнур: стальную цепочку, обшитую потертой кожей. Он сразу понял, что это такое. Стоило только потянуть за эту кожаную колбаску, как пушка выпалит.
Едва замковый - Ваня сразу понял, что этот солдат именно и есть замковый,- едва замковый потянул за рукоятку и пудовый замок маслянисто-легко, бесшумно отворился, показав свой рубчатый стальной цилиндр с точкой бойка в самом центре и зеркальную витую внутренность пустого орудийного ствола, как внимание мальчика привлекли патроны.
Они уже были вынуты из своих ящиков и стояли на земле правильными рядами, как солдаты в металлических касках, рассортированные по цветам своих полосок: черные к черным, желтые к желтым, красные к красным. Один патрон уже лежал на левом колене солдата, припавшего на правое колено, и солдат этот - ящичный - что-то делал с головкой снаряда, в то время как другой солдат уже нес другой приготовленный патрон к пушке. Он быстро сунул его в канал ствола и дослал ладонью. Патрон не успел вылезть назад, как замковый прихлопнул его затвором.
Затвор щелкнул. Ковалев, не отрываясь глазом от черной трубки, взялся одной рукой за спусковой шнур, а другую руку поднял вверх и сказал:
- Готово.
- Огонь! - закричал сержант Матвеев, с силой рубанув рукой.
И не успел Ваня опомниться, сообразить, что происходит, как наводчик Ковалев со злым, решительным лицом коротко рванул колбаску, отбросив руку далеко назад, чтобы ее не стукнуло замком при откате.
Пушка ударила с такой силой, что мальчику показалось, будто от нее во все стороны побежали красные звенящие круги. И Ваня почувствовал во рту вкус пороховой гари.
На один миг все замерли, прислушиваясь к слабому шуму снаряда, улетавшего в Германию. Потом Ковалев опять припал к панораме и забегал пальцами по барабанчикам, а замковый рванул затвор, откуда выскочила и со звоном перевернулась по земле медная дымящаяся гильза.
Ваня стоял оглушенный и очарованный чудом, которое он только что видел,- чудом выстрела. Потом ему сделалось неловко стоять среди занятых людей и ничего не делать. Он взял теплую, слегка потускневшую стреляную гильзу, отнес ее в сторонку и положил в кучу других стреляных гильз. Когда он. ее нес, всю очень тонкую и очень легкую, но с толстым и тяжелым дном - как ванька-встанька,- ему казалось, что в его руках она еще продолжала тонко звенеть от выстрела.
- Правильно делаешь, Солнцев,- сказал сержант Матвеев, что-то записывая карандашиком в потрепанную записную книжку и вместе с тем озабоченно поглядывая в окопчик телефониста, откуда он ждал новой команды.- Пока что будешь прибирать стреляные гильзы, чтобы они не мешались под ногами.
- Слушаюсь! - радостно сказал Ваня и вытянулся, чувствуя, что теперь и он тоже причастен к тому важному и очень почетному делу, о котором на фронте всегда говорят с большим уважением: «Артогонь».
- А после стрельбы сосчитаешь и уложишь в пустые лотки,- прибавил Матвеев.
- Слушаюсь! - еще веселее ответил Ваня, хотя и не вполне ясно представлял себе, что такое за вещь - лоток.
Ваня поставил все стреляные гильзы рядом, подровнял их, полюбовался своей работой, но так как делать пока было нечего, то он подошел к Ковалеву.
- Дяденька...- сказал он, но, вспомнив, что находится при выполнении боевого задания, быстро поправился: - Товарищ сержант, разрешите обратиться.
- Попробуй,- сказал Ковалев.
- Чего я вас хотел спросить: куда вы только что стрельнули? По Германии?
- По Германии.
- А сначала нацелились?
- Сначала нацелился.
- Вы глазом нацеливались? Через эту черную трубочку?
- Вот именно.
Ваня некоторое время молчал. Он не решался говорить дальше. То, что он хотел попросить, казалось ему слишком большой дерзостью. За такую просьбу, пожалуй, отберут обмундирование и отчислят в тыл.
И все же любопытство взяло верх над осторожностью.
- Дяденька...- сказал Ваня, выбирая самые убедительные, самые нежные оттенки голоса,- дяденька, только вы на меня не кричите. Если не положено, то и не надо, я ничего не имею. Разрешите мне один раз - один только разик, дядечка! - посмотреть в трубку, через которую вы нацеливались.
- Отчего же, это можно. Загляни. Только аккуратно. Наводку мне не сбей.
Не смея дышать, Ваня подошел на цыпочках и стал на место, которое уступил ему Ковалев. Расставив руки в стороны, чтобы как-нибудь случайно не сбить наводку, мальчик осторожно приложил глаз к окуляру, еще теплому после Ковалева. Он увидел четкий круг, в котором светло и приближенно рисовался болотистый ландшафт с зубчатой стеной синеватого леса. Две резкие тонкие черты, крест-накрест делившие круг по вертикали и по горизонтали, делали этот ландшафт отчетливым, как переводная картинка.
Как раз на скрещении линий Ваня увидел отдельную верхушку высокой сосны, высунувшуюся из леса.
- Ну как? Видишь что-нибудь? - спросил Ковалев.
- Вижу.
- Что же ты видишь?
- Землю вижу, лес вижу. Красиво как!
- А перекрещенные волоски видишь?
- Ага. Вижу.
- А замечаешь отдельное дерево? Его как раз пересекают волоски.
- Вижу.
- Вот я в эту самую сосну и наводил.
- Дяденька,- прошептал Ваня,- это и есть самая Германия?
- Где?
- Куда я смотрю.
- Нет, брат, это отнюдь не Германия. Германии отсюда не видать. Германия там, впереди. А ты видишь то, что находится сзади.
- Как - сзади? Да ведь вы же, дяденька, сюда наводили?
- Сюда.
- Ну, стало быть, это и есть Германия?
- Вот как раз не угадал. Сюда я наводил, это верно. Отмечался по сосне. А стрелял совсем в другую сторону.
Ваня во все глаза смотрел на Ковалева, не понимая, шутит он или говорит серьезно. Как же так: наводил назад, а стрелял вперед! Что-то чудно.
Он пытливо всматривался в лицо Ковалева, стараясь найти в нем выражение скрытого лукавства. Но лицо Ковалева было совершенно серьезно.
Ваня переступил с ноги на ногу, подавленный загадкой, которую не мог понять.
- Дяденька Ковалев,- наконец сказал Ваня, изо всех сил наморщив свой чистый, ясный лоб,- а снаряд-то ведь полетел в Германию?
- Полетел в Германию.
- И там ахнул?
- И там ахнул.
- И вы через трубку видели, как он ахнул?
- Нет. Не видел.
- Э! - сказал Ваня разочарованно.- Значит, вы так себе снарядами кидаетесь, наобум господа бога!
- Зачем же так говорить,- посмеиваясь в усы и покашливая, сказал Ковалев.- Мы не наобум кидаемся: там на наблюдательном пункте сидят люди и смотрят, как мы ахаем. Если у нас что-нибудь неладно выйдет, они нам тотчас по телефону скажут, как и что. Мы и поправимся.
- Кто же там сидит?
- Наблюдатели. Старший офицер. Иногда взводные офицеры. Когда как. Нынче, например, сам капитан Енакиев ведет стрельбу.
- И капитану Енакиеву оттуда видать Германию?
- А как же!
- И видать, как мы ахнули?
- Безусловно. Вот подожди. Он нам сейчас скажет, как там у нас получилось.
Ваня молчал. Его мысли разбегались. Он никак не мог их собрать и понять, как это все же получается, что наводят назад, стреляют вперед, а капитан Енакиев один все видит и все знает.
- Левее ноль три! - крикнул сержант Матвеев.- Осколочной гранатой. Прицел сто восемнадцать.
Могучие руки подняли Ваню, перенесли через колесо и поставили в сторону, а на месте Вани у панорамы уже по-прежнему стоял Ковалев, прильнув глазом к черному окуляру. Теперь все было сделано еще быстрее, чем в первый раз. И все же, несмотря на эту чудесную быстроту, Ковалев успел повернуть к мальчику, лицо и сказать:
- Видишь, маленько отбились. Теперь будет ладно.
- Огонь! - закричал Матвеев и с еще большей силой рубанул рукой.
Пушка ахнула. Но этот выстрел уже не так ошеломил мальчика. Твердо помня свою боевую задачу, он проворно обежал орудие - ствол которого после отдачи назад теперь плавно, маслянисто накатывался вперед, на прежнее место,- и успел подхватить горячую стреляную гильзу в тот самый миг, как она выскакивала из пушки.
- Молодец, Солнцев! - сказал Матвеев, снова торопливо записывая что-то в записную книжку, положенную на согнутое колено.- Какой расход патронов?
- Две осколочных гранаты! - лихо крикнул Ваня.
- Молодец! - сказал Матвеев.
Ваня хотел ответить: «Служу Советскому Союзу», но ему показалось совестно говорить такие слова по такому пустому поводу.
- Ничего,- пробормотал он застенчиво.
- Держись, пастушок! - весело крикнул Ковалев, поправляя очки.- Теперь успевай только подбирать. Сейчас мы тебе их накидаем гору.
И точно. В следующий миг из окопчика высунулся зеленый шлем телефониста, и сержант Матвеев закричал зычным, высоким, и торжественным голосом:
- Четыре патрона беглых! По немецкой земле - огонь!
Четыре выстрела ударили почти подряд, так что Ваня едва успел поймать четыре выскочившие гильзы. Но он их все-таки не только поймал и поставил в ряд, а еще и подровнял. С этого времени пушка стреляла, уже не останавливаясь ни на минуту, с непостижимой, почти чудесной быстротой.
Бегая без устали за гильзами, Ваня прислушался и понял, что теперь уже стреляет не только одно первое орудие. Отовсюду слышались громкие крики команды, звонко стучали затворы, ударяли пушки. Теперь уже стреляла вся батарея капитана Енакиева.
Беспрерывно, один за другим, а то и по два и по три сразу, с утихающим шумом уносились снаряды за гребень высотки, в Германию, туда, где небо казалось уже не русским, а каким-то отвратительным, тускло-металлическим, искусственным, немецким небом.
Орудийные номера по очереди подбегали к Ковалеву, и он каждому давал раз или два дернуть за шнур и выстрелить по Германии.
Стреляя, они кричали:
- По немецкой земле - огонь!
- Держись, Германия! Огонь!
- За родину! Огонь!
- Смерть Гитлеру! Огонь!
- Что, взяли нас, гады? Огонь! Подбежав к Ковалеву, Ваня потянул его сзади за ватник:
- Дядя Ковалев, дайте я тоже раз дам по Германии.
Он так боялся, что Ковалев ему откажет! Он даже побледнел и часто, коротко дышал через ноздри, ставшие круглыми, как у лисицы. Но Ковалев его не замечал. Тогда мальчик вдруг залился густой пунцовой краской, сердито топнул ногой и требовательным, дрожащим голосом крикнул, стараясь перекричать выстрелы:
- Товарищ сержант, разрешите обратиться! Дайте мне стрельнуть по Германии. Я тоже заслужил. Видите, у меня ни одной стреляной гильзы не валяется.
Только теперь Ковалев заметил его:
- Давай, пастушок, давай! Пали. Только руку быстро убирай, чтоб затвором не стукнуло.
- Я знаю,- быстро сказал Ваня и почти вырвал из рук Ковалева спусковой шнур.
Он сжал его с такой силой, что косточки на его кулачке побелели. Казалось, никакая сила в мире не могла бы теперь вырвать у него эту кожаную колбаску с колечком на конце. Сердце мальчика неистово колотилось. Одно лишь чувство в этот миг владело его душой: страх, как бы не дать осечку.
- Огонь! - крикнул Матвеев.
- Тяни,- шепнул Ковалев. Он мог этого не говорить.
- На, получай! - крикнул мальчик и с яростью, изо всех сил рванул колбаску.
Он почувствовал, что пушка в один и тот же миг встрепенулась возле него, как живая подскочила и ударила. Из дула метнулся платок огня. В голове зазвенело. И по дальнему лесу пронесся шум Ваниного снаряда, улетавшего в Германию.