Ивушкин не подслушивал. Просто они думали, что он спит, а он проснулся. Разбудило противное слово "диссертация", которое шипело за дощатой перегородкой и извивалось там, как змея.
- Ну, конечно, сразу же после защиты диссертации, - говорил папин голос.
- Как только защитишь диссертацию? - спрашивал мамин.
- Как только диссертацию утвердят и присвоят звание, - объяснял папин.
- Филипп будет жить в угловой, там балкон и солнце, - продолжал мамин голос.
Филипп - это он и есть, Ивушкин. Его зовут Филиппом в честь дедушки. Только он привык, что он - Ивушкин. Так его звали и в яслях, и в детском саду. Это когда они жили в городе. Но вот уже два года, как семья агронома Ивана Филипповича Ивушкина перебралась в деревню. Два года, два прекраснейших года, они прожили в этом славном доме. В нем есть большие сени и лесенка оттуда - на чердак, где пахнет сухими листьями и теплой крышей, где лежит старый угольный утюг, который умеет превращаться в пароход, где кем-то оставлены черные, прокопченные крынки. Внутри крынок темно и таинственно, и кажется, кто-то там на дне шебуршит, и дышит, и живет. И еще в этом доме есть русская печь, в которой разжигается настоящий домашний костер.
Костер горит живым огнем, а потом превращается в красные угли. По ним бегают синие огоньки, а после они куда-то исчезают, и угли накрываются пушистым серым одеялом, гаснут и ложатся спать.
Да что говорить! Главное-то все-таки не это! Главное, что в доме нет, не в доме, а в крытом дворе, куда ведет из сеней маленькая скрипучая дверка, - живет Луша!
Вот про Лушу-то и пошел дальше разговор, который не должен был слышать Ивушкин, но услышал, вроде как бы подслушал, хотя подслушивать некрасиво и стыдно, но если человек проснулся утром, то в чем же тут его вина?
- Что сказал дядя Кузьма? Они возьмут Лушу на конюшню? - Это спрашивала мама.
- Варенька, ну, посуди сама, зачем им в хозяйстве такая старая лошадь?
- Ну, ты хоть погоди, Фильке не говори, он разнервничается.
- Я и сам расстроен, да, может, еще уладим, а?..
Дело в том, что семья Ивушкиных переезжала обратно в город.
Папа Иван Филиппович написал в деревне какую-то диссертацию. Это много-много листов бумаги, напечатанных на машинке, и какие-то листы с непонятными линиями, похожими на зубцы горного хребта, которые называются "диаграммы". И вот теперь почему-то из-за всей этой бумаги папа больше не будет работать в деревне Высоково, и они не будут больше жить в этом замечательном доме, всеми пятью окошками - на тихую речку Меру, на луг, покрытый красной смолкой, и колокольчиками, и ромашками, и дремой. В городе им дают трехкомнатную квартиру, а папа будет работать в НИИ. Ивушкин пока еще не очень понял, что это значит. Самое ужасное, что во всех этих трехкомнатных квартирах люди почему-то не держат лошадей. И вот теперь... Теперь от него что-то скрывают, что-то плохое обязательно случится с Лушей.
- Из хозяйства они ее списали.
Это сказал папа.
- Она списанная, понимаешь? - повторил он.
От этого непонятного, чем-то смертельно угрожающего слова у Ивушкина внутри что-то заболело, как умеет болеть зуб. Ивушкин тихонько застонал.
Шепот за стеной прекратился. В комнату вошла мама с таким лицом, точно завтра Первое мая или Новый год.
- Филюшка, ты не спишь?
- Проснулся, - мрачно буркнул Ивушкин.
Он был уже большой, осенью - в школу. Он понимал, что если зареветь, завопить, заскандалить, все равно ничего не получится. Он решил подождать, подумать хорошенько.
- Филюшка, вставай, приберись немножко. Я пошла в Родово, в магазин: у меня вся соль вышла. Папа уезжает на дальнее поле, сейчас за ним "газик" придет.
И действительно, на дороге тут же что-то заурчало, и, переваливаясь на дорожных колдобинах, к дому подкатил колхозный "газик". Ивашкин видел в окно, как папа сел рядом с шофером Кирюшей и укатил.
- На столе в кухне молоко в жбанчике и коржики. Поешь, посуду сполосни и подмети, ладно, Филюшка? Сделаешь?
- Сделаю, - ответил Ивушкин как-то уж очень неприветливо.
Видно, мама была занята своими радостными мыслями, раз она не обратила внимания на то, что ее всегда ясный и ласковый мальчик хмур и чем-то озабочен.
Взрослые люди иногда впадают в страшное волнение по пустякам, а бывает, проходят мимо вещей важных и серьезных.
Как бы там ни было, мама, взяв сумку, маленький кошелечек в виде кошачьей головы и повязав от солнца косынку в синий горошек, легко сбежала с крыльца и направилась в соседнюю деревню Родово, где был магазин.
Ивушкин остался один. Он глядел на окно, на отставший уголок пожелтевшей марлюшки. Марлю трепал ветер в том месте, где откнопилась кнопка. Ее прикрепили весной - от комаров. А сейчас комаров нету. Ивушкин отогнал эту ненужную мысль. Прислушался. На комоде тикал будильник. Тикал, тикал, - у него никогда ни на что другое не хватало фантазии. Гнал время, гнал время, дуралей! А время, наоборот, надо бы остановить, чтоб можно было хорошенько во всем разобраться!
Что значит "списанная"? Ивушкин вспомнил, что про бороны, которые долго валялись у сараев на главной усадьбе колхоза, в Худяках, и которые недавно наконец свезли как металлолом, тоже кто-то говорил "списанные". Списанные, значит, негодные, ненужные, ничьи. Но Луша!!! Луша умница, труженица, добрая, такая рассудительная, такая, такая... да, любимая, ну и что? Ивушкин ее любил, потому что Луша его друг и прямо так и заявляет ему об этом.
Ах нет, пожалуйста, не начинайте сразу же говорить, что это чудо или что так не бывает.
Умела Луша говорить, умела! И только всем было недосуг прислушаться, а может, просто все в это заранее не верили. А уж раз не веришь, так разве услышишь?
Тик-так, тик-так, тик-так.
Тьфу ты, пропасть!
Ивушкин встал и оделся. С кем посоветоваться? Поговорить с конюхом, дядей Кузей?
Еще неизвестно, что из этого получится. Единственный друг Валька, который старше на два года и очень умный, укатил в Артек.
Дождаться маму? А зачем? Это ведь она сказала: "Ты хоть Фильке не говори". "Не говори..." А что - "не говори"? Что они уезжают в этот проклятый город, он знает. Что - "не говори"? Про Лушу? Куда, куда они собираются ее девать?
На дворе что-то брякнуло. Может, Луша, пытаясь урезонить надоедливых мух, задела копытом стену?
Ивушкин поспешил во двор. Дверь скрипнула. Луша скосила на Ивушкина большой лиловый глаз, передернула серой в светлых пятнышках шкурой, махнула хвостом, спросила, позабыв поздороваться:
- Сегодня купаемся, Ивушкин?
Потом заметила, что с ним что-то происходит.
- Ты что не такой? Что случилось?
- Случилось.
- Что?
- Беда, вот что.
- Какая?
Луша спросила спокойно, точно он просто ей сообщил, что к ним залетала бабочка.
- Ну мы же переезжаем в город!
- Почему ты кричишь? Переедем, и все.
Ивушкин мучился ужасно. Он не знал, как сказать, чтобы сразу не огорчить, не обидеть Лушу.
- Луш, но ты ведь лошадь.
- Да ну? - притворно удивилась Луша. - Вот новость-то!
Ивушкин даже и не улыбнулся.
- Лошади в городе не бывают, - сказал он уныло.
- А кто бывает?
- Машины Легковые и грузовики. УАЗы, МАЗы, КамАЗы.
- Да будет тебе, таких и слов нет.
- Есть. Это марки машин.
- Ты смотри!
- Луш, ладно тебе, ведь не до шуток.
- Ивушкин, я не понимаю. Ты объясни.
Деваться было некуда. Пришлось объяснять.
Луша сразу посерьезнела, погрустнела. Два года вместе. Она так привязалась к Ивушкиным. Любила возить Ивана Филипповича в поле, пастись тихонько у обочины, пока он распекал младшего агронома и бригадира, а уж как она любила Ивушкина!
Ивушкин был легкий, почти невесомый! Они вместе неслись через луг и влетали в Меру, там, где пологий бережок и маленькая золотистая песчаная отмель. Мера взрывалась брызгами, в каждой капельке отражались сразу и луговые цветы, и солнышко, и прибрежные ракитовые кусты, от этого капельки речной воды делались разноцветными, и на душе у обоих становилось весело, легко и разноцветно.
А зимой! Ивушкин насыпал Луше овса, садился рядом на маленькую скамеечку, которая осталась от прежних жильцов, - хозяйка, сидя на этой скамеечке, доила Ромашку - корову. Ивушкин усаживался на скамеечку, и они с Лушей беседовали...
А что же теперь получается? Вся семья уедет в город, где эти "разы, двазы, мазы", а она останется одна - голодная, холодная, печальная и никем не любимая? Брошенная?
"Так не бывает, - думала Луша. - Разве своих бросают?" Что-то во всем этом не было похоже на правду, что-то кололось и царапалось в голове, или в душе, или где уж там - неизвестно, где-то внутри. Не вязалось, не верилось. Но Ивушкин объяснил все складно, и выходило все так.
Ах, не надо было Ивушкину просыпаться и слушать разговор! Тогда бы не получилось столько разных тревог.
Впрочем, тогда не получилось бы и сказки, которую пережили Ивушкин и Луша. А у кого в детстве не бывает сказки, тот вырастает сухим, колючим человеком, и люди об него ушибаются, как о лежащий на дороге камень, и укалываются, как о лист осота.
Забегая вперед, я вам скажу: Ивушкин вырастет хорошим человеком. Добрым, душевным, понимающим. Может быть, и оттого, что в детстве у него была Луша и с ними обоими случилась сказка.
Потому что дальше было так.

- Ивушкин, ты думаешь, в этом нет никакой ошибки? Они уедут? Тебя возьмут, а меня нет?
- Ну, я же слышал! Ты понимаешь?
- Но они хорошие. Они твои папа и мама. Папа и мама не бывают плохими.
- Луш. Я не сказал, что они плохие. Только они не все понимают. Они - взрослые.
- Значит, я тебя больше никогда не увижу, так, что ли?
Ивушкин не ревел только потому, что ревой он не был. Внутри у него все плакало и всхлипывало по-девчачьи. Он молчал, бессмысленно уставившись взглядом в пол. По полу полз муравей, пытаясь утащить соломину в четыре его собственных роста. Куда он ее волок? В лес? В лес...
- Луша, - сказал Ивушкин каким-то севшим, с хрипотцой голосом, ничего другого не остается. Нам надо убежать.
- Как это? Куда?
- Так. Уйдем. В Синий лес, например.
- Ты думаешь, так будет правильно?
Правильно - неправильно, для Ивушкина в тот момент это никакого значения не имело. Он не хотел - впрочем, что я! - просто не мог расстаться с Лушей, ее надо было срочно, быстро спасти от этого страшного слова "списали". Больше ни одна мысль не помещалась у Ивушкина в голове. А уж правильно ли он поступает и даже как ему здорово за это влетит, он не думал, не думал он и о том, как мама будет тревожиться, когда, вернувшись, не обнаружит его дома. Забыл, а впрочем, должно быть, никогда толком и не знал, как обмирает мамино сердце, когда она теряет из виду своего ребенка, как волнуется папа, когда сын бродит неизвестно где. Хотя, может, и меньше, чем мама, потому что чувствует, что сын - мужчина, что просто так, ни с того ни с сего, не пропадет.
Ивушкин когда-нибудь сообразит, что заставлять волноваться других людей не годится. Он узнает, что это называется эгоизмом. Все поймет и постарается так не поступать.
Но это будет потом. А пока что в тот день, первого августа, когда будильник с электрической батарейкой внутри показывает без четверти двенадцать и тихонечко тикает и тикает, Ивушкин окончательно принимает решение.
- Пошли!
- Хорошо. Пошли. - Луша вздохнула длинным, печальным, протяжным вздохом: - Ффухх!
И вот они уже идут через главную усадьбу в Худяках к проселку, в сторону Синего леса.
В Худяках народу на улице мало. Им попались навстречу только две старые-престарые бабушки да совсем маленький мальчонка.
Этим решительно не было никакого дела до того, куда Ивушкин ведет среди дня старую Лушу. Может, в Угольки на кузню, может, в Синий лес за волнушками...
Пыль на дороге пахла тепло и уютно. В ней аккуратно отпечатывались Лушины копыта и кеды Ивушкина. Над головами проносились деревенские ласточки, которые по дурной привычке всегда выбирают самое неподходящее место для игры в догонялки и ни на кого не обращают внимания.
Луша и Ивушкин миновали поле, покрытое кучами соломы, похожими на отдыхающих львов.
"Пресс-подборщик здесь не работал", - отметил про себя Ивушкин и тут же про это забыл.
Вот и Синий лес. Они за лето бывали здесь уже сто раз. Тут они любят входить в лес - возле старой липы. Луша чуть-чуть пригнулась, и они сразу оказались в прохладе и тишине.
Все здесь было как обычно. Рядом с обгорелым осиновым пнем лежал вот уже второе лето и ржавел неизвестно кем и зачем принесенный обруч от бочки. Посреди обруча цвел лютик, и цвел колокольчик, и рос кустик земляники. Один листок сделался по-осеннему красным и вроде бы светился, точно под ним горела маленькая лампочка. Пропел свою всегдашнюю песенку зяблик. Слетела на землю еловая шишка. Как всегда, всюду синели полянки, сплошь покрытые вероникой. Она цвела здесь все лето.
Может, лес потому и называется Синим?
Луша остановилась. Ивушкин тоже.
- Ивушкин, постой, - начала Луша каким-то торжественным голосом, как будто собиралась сообщить по радио важные новости.
- Ты что, Луш? Ну чего тут стоять на опушке, когда всякий может увидеть.
- Конечно. Но ты подумай все-таки, хорошо ли так - взять и убежать. А? Ты все-таки подумай.
- Да перестань. Трусишь ты, что ли? Сейчас не про это надо думать, а про то, где нам спрятаться, где укрыться, чтоб не нашли.
- В "Нигде и никогда", - сказал незнакомый суховатый голос из травы.
Ивушкин и Луша поглядели друг на друга.
- Что ты сказал, Ивушкин?
- Я - ничего. Это кто-то, неизвестно кто.
- Известно. Это я сказал. И повторяю: в "Нигде и никогда" укрыться очень удобно.
Листики травы шевельнулись у самых Лушиных копыт. Из травы выпутался еж. Вроде бы еж как еж, может, немного больше обычного ежа. Но разговаривал, несомненно, он. Больше было некому.
Ивушкину показалось, что еж даже вежливо поклонился.
- Вихроний, - представился он.
- Ежи разве умеют говорить?! - не очень-то деликатно воскликнул Ивушкин.
- Ах, люди, люди... - вздохнул еж Вихроний. - Как они сопротивляются всему естественному и стараются втиснуть все в свои представления!
Он говорил так мудрено, что Ивушкину пришлось переспросить.
- Да ведь ты только что говорил с лошадью!- сказал Вихроний уже по-другому, обыкновенно. - Ну, раз ты знаешь, что лошадь говорит, почему бы не говорить и ежу?
- В самом деле, Ивушкин, - заметила Луша.
Ивушкин растерялся.
- Да ты... да вы... не обижайтесь, - нескладно пробормотал он.
- Говори мне "ты", - смягчился еж.
Луша оправилась от этой неожиданности раньше Ивушкина и начала беседовать с Вихрением, как со старым знакомым.
- Его зовут Ивушкин, - сказала она. - А меня - Луша.
- Это мне известно, ваше совместное пребывание здесь мной постоянно фиксировалось.
- Ты что, заговариваешься, что ли? - спросила Луша сердито.
- Вовсе нет, - ответил еж. - Ну, попросту я видел вас, когда вы приходили сюда играть или собирать сыроежки.
- Мы тут играли одни, - заметил Ивушкин. - Валька - в Артеке.
- Совершенно верно. Однако визуально...
- Или говори понятно, или умолкни! - оборвала его Луша.
- Ну, лошадь, с тобой не забалуешь! - засмеялся еж как-то совсем по-человечески.
- Объясни, - потребовала Луша.
- Это я и пытаюсь сделать. И если вы оба постоите спокойно и послушаете, вам все станет ясно, потому что лица у вас довольно смышленые и вселяют надежду, что вы не совсем уж тупицы.
На такие речи ежа Ивушкин только вдохнул побольше воздуха и проглотил его, а Луша фыркнула.
- Это страна "Нигде и никогда", - продолжал еж.
Ивушкин и Луша стали с удивлением оглядываться.
- Нет, вы не вертите головами. Так ее решительно нельзя разглядеть.
- А как же тогда? - спросил Ивушкин.
- Сейчас все растолкую. Только сначала я должен удостовериться, правильно ли я вас понял. Правда, что у вас возникла надобность укрыться, так сказать, найти укромное прибежище, чтоб вас и не видно, и не слышно было и все прочее в этом же роде?
- Правда, - мрачно подтвердил Ивушкин.
Луша молча кивнула.
- С вами случилась беда?
- Случилась, - сказал Ивушкин.
- Тогда все правильно, - удовлетворенно заметил еж, точно они сообщили ему про себя вовсе не грустное, а радостное известие. - В "Нигде и никогда" вы попадете в невидимое пространство. Оно из вашего леса не видно. Вас оттуда никто не заметит и не найдет.
- И надолго мы туда попадем? - опасливо спросила Луша.
- На этот вопрос ответить нельзя. Потому что там времени нет. Там неизвестно - долго или недолго, нельзя определить. Потому страна и называется "Нигде и никогда".
Ивушкину стало не по себе. Как же так - уйти куда-то и сделаться невидимым, вроде быть и вроде бы даже и нет! А как же мама с папой, и Валька, и вообще - все остальное?
Рыжая белка перепрыгнула с ветки на ветку. Зяблик снова пропел свою короткую песенку. Несколько раз по сухой березе стукнул дятел. С дальних лугов залетел в лес запах сена. Осинка начала перебирать листиками. Снова шлепнулась на землю шишка.
Как же быть: соглашаться или не соглашаться?
- А почему же ты, - спросила дотошная Луша, - если нас так часто видел, ни разу к нам не вышел и с нами не поговорил?
Она все-таки сомневалась в том, что еж сообщал им правду. Может, это он просто так?
- Ясно почему, - ответил Вихроний, не задумываясь. - Вы были веселые и счастливые. Вам не надо было укрываться и прятаться Я не был вам нужен. А теперь нужен. Вот я и пришел. Сейчас я произнесу необходимые слова. Перед вами появятся двери. Вы не зевайте. Как только створки распахнутся, сразу же идите за мной.
Луша хотела еще о чем-то спросить, но Вихроний остановил ее:
- Пока помолчите.
Он нахмурился, сосредоточился и проговорил:
Совершись чудо,
Совершись!
Из ниоткуда,
Дверь, появись!
В зеленом пригорке
Скрипнули створки,
У ветра за спиной
Передо мной.
И в самом деле, маленький зеленый пригорочек вдруг стал расти, расти, и в нем обозначились двери, и обе их половинки распахнулись настежь, и все двинулись в таком порядке: сначала еж Вихрений, следом - Луша и, наконец, Ивушкин.
Как только они вошли, двери за ними захлопнулись и исчезли, пригорок снова уменьшился до своих обычных размеров. На поляне в Синем лесу не осталось ни души. Только шевельнулся колокольчик. Только пролетела белая бабочка капустница. Где-то далеко-далеко пропищал чейто транзистор. Было ровно двенадцать часов. Воцарилась непривычная, очень неподвижная тишина.
Но вы не пугайтесь. Ничего плохого не случилось. Потому что дальше было так.

Как только они прошли через двери, обе створки за ними закрылись и двери растаяли.
- Добро пожаловать в "Нигде и никогда", - торжественно приветствовал их Вихрений. - Теперь вы как следует спрятаны. - И он улыбнулся им приветливо и повел своим острым кожаным носиком.
Вихрений очень понравился Ивушкину. Ему казалось, что Вихрений хоть и покрытый колючками еж, а совсем-совсем добрый, и умный, и надежный какой-то.
Это и на самом деле было так.
Ивушкин и Луша стали оглядываться по сторонам. Что это за страна "Нигде и никогда"? Куда они попали?
Кругом было зелено от листьев, пестро от цветов; сразу стало ясно, что страна эта лесная. Вокруг росли высоченные деревья с толстыми красноватыми стволами, под деревьями была густая трава, тоже необычайно высокая, мягкая, ласковая. В ней что-то шелестело, шептало, непрерывно двигалось. Небо было бледно-голубое, каким оно бывало у них в Высокове на рассвете. По небу иногда пробегали небольшие чистенькие облачка. Странность была в том, что на небе одновременно находились солнце, и луна, и звезды. Как же это так?
Вихрений заметил их удивление.
- Совершенно верно, - подтвердил он. - У нас и солнце, и луна все вместе. Время тут не идет. Нет ни дня, ни ночи. А все сразу. Нет минут. Нет секунд. Нет часов, будильников, ходиков...
Не успел Вихрений это проговорить, как послышалось совершенно отчетливое тиканье: тик-так, тик-так, тик-так.
- Что такое? - воскликнули Луша и Ивушкин в один голос. - Часы тикают!
Вихроний рассмеялся.
- Вы принесли тиканье с собой, как бывает, кто-нибудь приносит с собой запах сеновала, или парикмахерской, или кухни, откуда он только что пришел. Вы явились оттуда, где идет время, где есть минуты и секунды. Где есть часы. Тиканье слышится от вас.
- Как странно!
Ивушкину стало неуютно. Вихроний заметил это и поспешил его успокоить:
- Да ничего страшного! Просто по этому тиканью все будут узнавать, что вы нездешние, только и всего.
- Вихроний, - сказала Луша, которую рассудительность и здравый смысл не покидали даже в этих необычных обстоятельствах. - Вихроний, теперь не худо бы обсудить, что нам делать. Не топтаться же здесь до самой ночи...
Луша вдруг умолкла, сообразив, что никакой ночи вовсе и не будет.
- Давайте рассуждать, - сказал Вихроний.
- Давай, - охотно согласилась Луша.
- Ваша беда ведь в чем заключается?
- Ты же знаешь: меня хотят увезти в город без Луши, - пробурчал Ивушкин.
- А ты соответственно не хочешь.
- Да как же я захочу? - крикнул Ивушкин, и голос у него сорвался. - Друзей не бросают!
- Подожди. Не кричи. Я понял. Значит, пока вы здесь, тебя увезти не могут. Тебя все равно что и нету. Увезти того, кого нету, нельзя. Ты согласен? Значит, пока все в порядке. Так?
- Ну, - буркнул Ивушкин.
- А дальше? - поинтересовалась Луша.
- А вот как быть дальше, надо спросить сестру Летницу.
- Чью сестру? - не понял Ивушкин.
- Она, видишь ли, всем сестра. Она обо всех заботится. Обо всех печалится. Всех любит. И всех понимает.
- Вот как! - удивилась Луша.
- Она мудрая и может дать самый мудрый на свете совет.
- Все это хорошо, - сказала Луша. - Только где она, как нам ее увидать?
- Пойдем к ней скорее, - заторопился Ивушкин. - Спросим, что надо сделать, чтобы Лушу тоже взяли в город! Вихроний, ну пойдем, пожалуйста.
Вихрений вздохнул. Видно, что-то его удерживало.
- Понимаете что, - стал объяснять Вихрений. - Все совсем не так просто, совсем не просто... В "Нигде и никогда" есть одно очень злое существо - черная птица Гагана. Птица Гагана очень опасна. А сестре Летнице - в особенности. Потому что сестра Летница одного на свете только и не может - не может оборониться против ее неукротимого зла. И поэтому к сестре Летнице непросто дойти, и найти ее нелегко. Она там, где ее не может найти птица Гагана. Я вам подскажу начало пути. Другие вам тоже помогут.
- Ты нас проводишь хоть немного? - спросил Ивушкин.
- Я должен быть возле ворот, - с сожалением сказал Вихрений. Если мне удастся найти кого-нибудь, кто меня ненадолго заменит, я нагоню вас. Только вряд ли - все здесь заняты своим делом. Но вы не бойтесь. Я вам сейчас расскажу, как идти. Ивушкин, ты меня не слушаешь?
Ивушкин действительно его не слушал. Он прислушивался к шепоту и шелесту деревьев, потому что в этом шелесте различил слова:
"Вихроний привел печального мальчика и печальную лошадь. Мальчика зовут Ивушкин, а лошадь зовут Луша, и они друзья и ни за что не хотят расставаться. Вихроний укрыл их в нашей стране, и они собрались в путь к сестре Летнице..."
- Вихроний, кто это говорит?
- Деревья, - просто сказал Вихроний, точно в этом не было ничего необычного.
- Деревья разве умеют?
- Все живое умеет говорить, - сказал Вихроний, чуть-чуть вроде бы даже обидевшись.
- А у нас, в Синем лесу, они не говорят, - сказал Ивушкин.
- Говорят. Это вам только кажется, что они шелестят без смысла.
Вот так новость!
- Вихроний, а почему деревья рассказывают про нас с Лушей?
- Запоминают. Вот и повторяют потихонечку. Деревья все-все запоминают.
- А у нас?
- И у вас тоже. Деревья все помнят. Просто они еще не знают, как сказать, чтобы людям было понятно. Научатся когда-нибудь. Ведь вот наши-то научились.
- Все это хорошо и ладно, - снова сказала Луша, которую все эти загадочные вещи не могли сбить с основного направления мыслей. - Намто с Ивушкиным как быть?
- Вы идите сейчас вот этой тропкой, видите? Вдоль нее растет гусиный лук, видите? Идите прямо, никуда не сворачивайте, а как дойдете до старой ивы с дуплом, так у нее и спросите, куда вам дальше идти. Поняли? Не сворачивайте никуда!
- Пошли, Ивушкин, - решительно позвала Луша. - Тебе спасибо, еж. Будь здоров.
- До свидания, Вихроний, - промолвил слегка растерянный Ивушкин.
И они двинулись по тропинке, с двух сторон поросшей не таким, как в Высокове, а крупным-крупным, с большими цветами гусиным луком.
- Доброго пути! - пожелал им Вихроний. И когда они уже совсем почти скрылись из виду, крикнул вдогонку: - Только не верьте Развигору!
Но они торопились вперед и слов его не расслышали.
Они шли и шли прямо и прямо по тропе. Деревья продолжали шептать, шелестеть, что-то вспоминать, что-то друг другу рассказывать.
Вдруг Ивушкин метнулся в сторону.
- Луша, постой!- крикнул он. - Какая необыкновенная, прекрасная бабочка! Погоди!
И он скрылся за кустами. Луша в недоумении остановилась.
А Ивушкин гнался за бабочкой необычайной величины и красоты - она была золотисто-голубая и точно отливала перламутром. Она то вспархивала к вершинам деревьев, то пряталась в густой траве. Ивушкину так хотелось ее поймать и рассмотреть хорошенько! Но бабочка никак не давалась. Вот она замерла на нижней ветке дерева, похожего на липу, он подскочил, схватил и осторожно разжал ладони, но в них ничего не оказалось.
Он с удивлением посмотрел на свои руки и тут же услышал тоненький смешок. Он огляделся. Никого не было видно, но смешок повторился: Хи-хи-хи!
Ивушкину показалось, что смех доносится откуда-то снизу, из-под ног. Так оно и было! Смеялась... трава.
- Что ты смеешься? - растерянно спросил Ивушкин.
- Смеюсь, потому что ты пытаешься поймать бабочку. А ее поймать нельзя.
- Почему?
- Это неуловимая бабочка!
Трава вдруг замолчала.
- Ой, ты как странно тикаешь. Ты нездешний? Конечно, нездешний, ответила она сама себе.
Так вот оно что! Неуловимая! Как же ее поймаешь? А где Луша?
Ивушкин вертел головой и не видел ни тропинки, ни Луши. Он метнулся вправо, потом влево. Тропинки не было.
- Луша-а-а! - позвал он громко. "Слуша-ай!" - ответило лесное эхо.
- Ты кого зовешь? - спросила смешливая трава.
- Лушу.
- Не знаю, - сказала трава.
- Луша-а! - снова закричал Ивушкин.
Кинулся в сторону, вернулся. Прислушался. Кусты ломались, трещали, всхлипывали. Кто-то двигался к нему через кусты. Ивушкин закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что перед ним стоит Луша.
- Ивушкин, Ивушкин, куда же ты подевался? Я думала, что ты уж пропал совсем. Какой же ты легкомысленный, Ивушкин!
Луша, потеряв его из виду, растревожилась. И теперь только, найдя Ивушкина невредимым, постепенно успокаивалась. Она подошла к нему, тепло и влажно подышала в ухо.
- Ну, пошли обратно на тропу. Нам же надо дойти до дуплистой ивы. Смотри хорошенько, чтобы нам ее не прозевать.
И они пошли, как им показалось, обратно.
Но не тут-то было! Сколько ни искали Ивушкин с Лушей за кустами и кустиками, деревцами и деревьями, тропа не находилась. Не было никаких сомнений: они заблудились.
Луша остановилась и задумалась. А Ивушкину вдруг сделалось тоскливо и одиноко, хотя Луша была тут, рядом с ним. Что же это была за тоска? Даже не то чтобы он осознал, как он виноват перед папой и мамой. Даже не то чтобы он почувствовал, что хочет домой, или что хочет есть, или еще что-нибудь. Просто как будто оборвались какие-то ниточки, которые его ко всему привычному и своему привязывали, и он оказался один, совершенно один.
Луша почувствовала его настроение и потерлась о его щеку своей щекоткой, шерстяной щекой.
- Ну, Ивушкин, ладно уж. Не падай духом. Только не падай духом! Сейчас мы отыщем тропинку, и все еще образуется.
И все действительно в конце концов образовалось, но не сразу. Далеко не сразу.
Потому что дальше было так.

Тропинка не находилась. Она каким-то образом совершенно потерялась. У Ивушкина в голове от поисков и кружения по лесу стал образовываться легкий туман. Луша бодрилась. Она уговорила Ивушкина сесть верхом и пошла наугад, прямо через лес, раздвигая грудью кусты и подлесок.
Шли они, как им казалось, уже довольно долго. Но как определить точно, если в той стране ни минуты, ни часы не проходят совсем?
Не темнело, не светало. Высоченные деревья тянулись вверх, к спокойному блеклому небу, были деревья и пониже. Попадались кусты в цвету. Но вот постепенно лес начал редеть, и они вышли на обширную поляну.
На поляне стоял маленький, аккуратный домик вроде игрушечного кубика с треугольной крышей, с резным крыльцом и квадратными окошками. Стены и крыша были одинаково зелеными, потому что были сплошь выложены мхом. От этого домик выглядел забавным, мягеньким, теплым, точно меховым.
Перед домом на траве стояли корыта, тазы, деревянные ушаты и шайки. Они были наполнены водой, и в них что-то мокло Чуть поодаль горел небольшой костер, и над костром в стиральном баке что-то кипело.
- Куда-то мы пришли, Ивушкин. Попробуем здесь спросить, как искать нашу тропинку.
- Попробуем Но только у кого же мы спросим? Тут что-то никого не видно.
- А ты покричи.
- Мне боязно, Луш.
- Все равно спрашивать надо Иначе мы до конца жизни сестру Летницу не отыщем, - решительно заявила Луша. Она собралась с духом и крикнула: - Эй, есть тут кто-нибудь?
И копнула землю копытом.
Никто не откликнулся.
- Хозяйка! - позвал Ивушкин так, как обычно звали у калитки маму вышедшие из лесу и сбившиеся с пути туристы. Но и ему никто не ответил
Кипевший на костре бак выпустил струйку пара. Вдруг послышались шаги, шорох веток, чей-то вздох, и на поляну вышел енот. Он нес на плечах коромысло. На коромысле висело два ведра. В ведрах было что-то белое. Видимо, он вернулся с речки или ручья, прополоскав там это белое, отстиранное. Простыни не простыни, чехлы не чехлы, неизвестно что, в общем, какое-то, по-видимому, белье. Он тяжело опустил ведра на траву, поднял с земли веревку, скатанную в клубок, стал ее натягивать между двумя толстенными стволами. При этом он без конца вздыхал и бормотал про себя:
- Ох, сколько же у меня работы! Сколько работы! Бедный Нотя, бедный старый Нотя. Стирке никогда не будет конца, никогда не будет конца...
Он стал развешивать стирку на веревке, зажимая прищепками, чтобы не унес ветер. Белое в ведрах не было простынями, потому что было не простынной, а неизвестно какой, самой разнообразной формы: в виде рыбы, в виде двугорбого верблюда, в виде черепахи, даже в виде слона...
Развесив все, енот еще раз тяжело вздохнул и направился к баку. При его приближении крышка сама поднялась, и он стал мешать кипящее белье чисто обструганной палочкой.
Потом он отошел от бака и стал тыкать той же палочкой в тазы и ушаты, в которых что-то мокло.
- Ну как можно, как можно так неаккуратно обращаться со словами, бормотал он. - Ведь грязи-то, грязи-то - не оберешься. Хоть бы ктонибудь помнил, кто-нибудь бы жалел старого Нотю!
- Простите... - начала было Луша.
Но енот не обернулся. Он продолжал ворчать себе под нос:
- Уж полощешь-полощешь, отбеливаешь-отбеливаешь...
- Скажите, пожалуйста... - решился обратить на себя его внимание Ивушкин.
Нет, не обратил. Енот продолжал заниматься своим делом, как будто их вовсе рядом с ним и не было.
- Вот овсяный жмых! - выругалась Луша.
Енот отложил палку, медленно к ним повернулся.
- Как? Кто-то бранится? И где же? Прямо возле моего дома? Ну и дожил я, ну и дожил...
Видно было, что енот расстроился необычайно. Личико его сморщилось в тоскующую, обиженную гримаску, на глубоко спрятанных глазах навернулись слезы.
- Извините, - забормотали Ивушкин и Луша.
- Да что уж... - вздохнул енот.
- Мы не хотели вас расстраивать.
- Да ладно уж. Давайте знакомиться. Нотя. И можно на "ты", подружески.
- Отчего ты расстроился? - спросила его Луша после того, как они с Ивушкиным представились. - Я же ничего ужасного не сказала.
Старый Нотя опять вздохнул. Потом стал прислушиваться.
- Почему вы так странно тикаете? Тик-так, - сказал он задумчиво. Что это?
- Это не мы тикаем, - пояснила Луша. - Это тиканье просто к нам прицепилось, как запах. У нас дома так тикает время.
- Ах, время! - воскликнул енот. - Так вы нездешние! Не то бы вы поняли, отчего я расстроился!
- Мы и правда нездешние. И мы действительно не поняли, согласилась с ним Луша.
- Вот ведь какое дело, новые мои друзья, - начал рассказывать енот. - На всем свете так неаккуратно обращаются со словами! А ведь сказанное слово никуда не девается. Сказано - значит, оно уже есть.
- Ну и что? - подивился Ивушкин.
- А то, что слова бывают разные. Хорошие слова, немножко подержавшись возле земли, улетают на звезды и там превращаются в прекрасные цветы. Звезды радуются и начинают светить еще ярче. Это они так возвращают радость на землю. И тогда всем делается хорошо. Вы не думайте, что звезды просто так светят, от нечего делать. Чем больше чистого звездного света, тем лучше живется всему живому - людям, зверям, птицам, деревьям, кустам. Поэтому чем больше хороших, добрых, красивых слов говорится, тем радостнее всем.
- Вот это да! - подивился Ивушкин такому неожиданному обороту.
- Молчи, Ивушкин, не перебивай, - одернула его Луша.
- Да только беда, что плохих слов говорят почти столько же! вздохнул Нотя. - У одних плохое слово вылетает, потому что человек брякнул не подумавши, у других - потому что человек ночью во сне с бабушкой поссорился, у третьих душа невоспитанная. Да мало ли еще почему?
- Да ты-то что так расстраиваешься? Ведь не тебе же все плохие слова достаются! - сказал Ивушкин.
- Да как же не мне, когда мне! Плохие слова куда деваются?
- Куда? - полюбопытствовала Луша.
- Как только на земле кого-нибудь обидят или расстроят, так после этого слова сразу же летят на облака. И расплываются на них уродливыми грязными кляксами. Если не успеешь выстирать, такой безобразный, грязный дождь на землю польется - ужас!
- Так это ты облака стираешь, да? - изумился Ивушкин.
- Облака, - сокрушенно покачал головой Нотя. - Ловлю сачком - и стираю, и стираю. И развешиваю. И высушиваю. И отпускаю обратно на небо. Без передышки. Хоть бы люди поняли наконец, что плохое слово не просто так - брякнул, и до свидания. Это каждый раз - грязное пятно на чистом облаке, а бедному Ноте - работа, работа, работа.
Вода из бака стала убегать в костер. Поленья зашипели, Нотя пошел мешать облака палочкой.
- Нотя, - обратилась к еноту Луша. - Послушай, Нотя, как нам выйти к старой дуплистой иве?
- К иве? Да ведь отсюда к ней никакой дороги нет. А зачем она вам? - спросил Нотя.
- Ива подскажет нам, где искать сестру Летницу. Нам очень-очень нужен совет, как нам быть дальше, - сказал Ивушкин.
- Да, - сказал Нотя. - Сестра Летница все знает и может дать самый мудрый совет.
- Куда же нам идти отсюда, Нотя?
- Иву вам не найти. Вы и вправду заблудились.
- Как же нам быть? - с испугом спросил Ивушкин.
- Ничего, можно и другой дорогой пойти. Идите по той дороге, которая начинается прямо за моим домом. Идите себе и идите. На развилке увидите куст жимолости. Это очень воспитанный куст, который никогда не говорит плохих слов. Он мой друг. Скажите, мол, Нотя велел кланяться и просил показать вам, как дальше идти к сестре Летнице.
Ивушкин и Луша поблагодарили доброго Нотю и двинулись в путь.
- Только не верьте Развигору! - крикнул енот им вдогонку.
Но они его уже не слышали. И очень жаль. Потому что дальше было так.


Сухая песчаная дорога начиналась действительно сразу же за домиком енота. Дорога была широкая, с зелеными островками посередине. На островках росли маленькие деревца-дети. Они ничего не рассказывали, не повторяли для памяти, а только мурлыкали какие-то детские припевочки.
Одно напевало:
Видно, это была какая-то песенка-игра, считалочка, что ли? Луша и Ивушкин слышали такую впервые.
Впрочем, они стали уже привыкать к тому, что деревья все время говорят что-то свое, поэтому шли не останавливаясь и не особенно прислушиваясь, а стараясь, главное, не пропустить развилку дорог, где им должен был встретиться на пути вежливый и воспитанный куст цветущей жимолости и рассказать, куда двигаться дальше.
- Ивушкин, ты не устал? - спросила Луша заботливо. - Может, я тебя немножечко прокачу, а?
Ивушкин мотнул головой.
- Да не хмурься ты. Сейчас дойдем до куста, и он нам скажет, как нам дальше идти к сестре Летнице.
Луша не успела договорить Справа от дороги кто-то, пока невидимый, звал на помощь.
Они остановились.
- Луш, по-моему, кто-то стонет. Слушай!
Они оба примолкли. Теперь им показалось, что справа, в кустах, кто-то, тихонько всхлипывая, плачет.
- Может, это так шелестят деревья, а, Луш? - неуверенно сказал Ивушкин.
- Нет, не похоже, - откликнулась Луша. - Ивушкин, - сказала она решительно, - там в лесу за кустами кто-то плачет, и этот кто-то зовет на помощь. Нет, вовсе это не деревья шумят! С кем-то стряслась беда!
То ли им почудилось, то ли было на самом деле: кусты сами раздвигались, расступались, давая им пройти.
Луша шла первой, глядя под ноги, предупреждая Ивушкина, когда попадалась ямка или рытвинка, чтобы он не упал и не ушибся. Голос того, кто плакал, становился ближе - значит, они двигались в правильном направлении.
Кусты кончились, начался ельник. Ели были огромные, и лапы их с темной длинной хвоей доходили до самой земли.
Возле большой ели кто-то лежал. Это была лосиха. Она лежала и не двигалась. Заметив Лушу и Ивушкина, подняла голову. Они увидели, как из ее глаз медленно, одна за другой, катятся слезы.
- Что с тобой? Почему ты лежишь и плачешь? - спросил Ивушкин.
А Луша подошла и подышала на нее - тепло, ласково, успокаивающе.
- У меня горе. Очень большое горе, - начала говорить лосиха и вдруг замолчала, прислушиваясь. - Что это такое странное?
Они тоже прислушались, но ничего странного не услышали.
- Тик-так, тик-так? - с недоумением произнесла лосиха.
Ах, вот оно что! Они-то уже попривыкли и не обращали внимания на тиканье, которое сопровождало их в стране "Нигде и никогда".
- Ничего, - сказала Луша. - Не пугайся. Это время тикает. Это наше время, к тебе оно не относится.
- Время? - переспросила лосиха. - Тикает? Как это страшно!
- Да нет, ничего страшного, успокойся, - сказала Луша. - Так расскажи, в чем твое горе. Может, мы сможем помочь.
И вот что оказалось.
Лосиху звали Светлина. Она жила вместе со своим лосенком в домике на еловой опушке. Он никуда от нее не отходил и любил слушать сказки. Да, между прочим, звали лосенка Люсик.
Луша с ее обстоятельностью хотела было спросить, сколько ему лет, большой он или маленький, но не спросила. Каких же лет, если тут нет времени? Должно быть, лосенок так и оставался лосенком всегда и никогда не делался большим лосем... Она в этих рассуждениях запуталась и не сказала вслух вообще ничего.
Лосиха тем временем продолжала рассказывать, как ни с того ни с сего пришло в голову Люсику, что он не маленький, а взрослый и сильный лось. И стал он убегать от своей мамы Светлины.
А последний раз и вовсе не вернулся. Не дождавшись своего лосенка в домике на еловой опушке, растревоженная Светлина отправилась на поиски. У нее уже и сомнений не осталось, что придется набраться сил и отваги и двигаться в страшные места, где обитает птица Гагана, потому что иначе куда бы мог потеряться маленький Люсик? Кроме злобной птицы, его никто не мог обидеть. И вот двинулась она к бездонному оврагу. Но не дошла. Попала передней ногой в расщелившееся дерево, упала и сломала ногу.
Дерево говорит, что предупреждало ее, что в стволе у него расщелина, но Светлина шла, глубоко погрузившись в свою тревогу, и предупреждения не услышала.
И бедная лосиха опять заплакала тихими, горькими слезами.
- Ты постой, не реви, - грубовато сказала Луша, а Ивушкин тут же ей напомнил:
- Луш, не вздумай ругаться. Не прибавляй Ноте работы!
Луша ругаться не стала.
- Действовать надо, а не плакать, - только и сказала она.
- Я не могу подняться! - в отчаянии воскликнула Светлина. - У меня сломана нога. - И она опять, хоть и побаивалась Лушу, заплакала.
- Ивушкин, помнишь, когда Буян ногу сломал, что тогда делали?
Ивушкин отлично помнил. Бык Буян, своенравный и взбалмошный, както отбившись от стада, зачем-то помчался к забору, которым был огорожен домик правления, и попал передней ногой между штакетинами. Ой, что было! Буян рухнул на землю и ревел, как пароход! Никто не решался к нему подойти, пока шофер Кирюша не сгонял на "газике" за ветеринаром Иваном Карловичем, и тот не побоялся подойти к Буяну, и сделал ему какой-то укол. А что же было потом-то? Ах, да! Потом взяли дощечки - и называли их "лубки" - и приложили к ноге и прибинтовали.
- Так и мы сделаем, - скомандовала Луша.
Но легко было командовать. Во-первых, неизвестно, как и из чего делать лубки, досок никаких рядом не было, а деревья тут были говорящие и совсем как люди. Как же ты от них будешь ветки отламывать? А потом бинтовать-то чем?
Но все оказалось достижимым. Дерево с расщелиной само сбросило несколько крепких веток. Правда, с бинтами дело обстояло хуже. Пришлось Ивушкину снять рубашку, скинуть маечку и с великим трудом изорвать ее на бинты. Майка была новенькая, трикотаж хорошего качества, он никак не хотел рваться. Вот если б ножницы! Но ножниц, естественно, неоткуда было взять.
Луша помогала, придерживала палочки, Ивушкин бинтовал. Повязка получилась ничего себе, вполне грамотная, Иван Карлович наверняка бы Ивушкина похвалил.
Светлина со стоном поднялась. Ступать ей было очень больно.
- Ивушкин, ничего не поделаешь, - сказала Луша.
Ивушкин понял ее и без слов. "Ничего не поделаешь" обозначало, что, несмотря на черную птицу Гагану, и страшный бездонный овраг, и прочие опасности, придется идти самим разыскивать этого маленького самонадеянного лосенка по имени Люсик, потому что убитая горем мать едва может ковылять, и хорошо, если доковыляет до своего дома на еловой опушке.
- Луш, ничего не поделаешь, - подтвердил Ивушкин. - Слушай, Светлина, а дом твой далеко?
- Нет. Здесь, за большими елями, на опушке.
- Сама дойдешь?
- А как же Люсик?
- Да пойдем мы с Ивушкиным искать твоего Люсика. Куда ж денешься!
- Спасибо, спасибо вам, нездешние, тикающие гости, - сказала Светлина и чуть было снова не заплакала. - Только разве вы не боитесь?
Луша увидела слезы в ее глазах и постаралась ответить помягче.
- Ну, а если и боимся, так что? Я же сказала, мы пойдем и найдем его.
- Нет... - вздохнула Светлина. - Если боитесь, то не найдете.
- Как же это так? - спросил Ивушкин.
- Потому что мост через овраг виден только тому, кто бесстрашен. Тому, кто боится, мост не показывается, и тогда овраг перейти нельзя. Он бездонный. А за оврагом ведь еще через темное поле надо пройти. Над ним нет ни луны, ни солнца. Там кромешная тьма.
- Ладно, - сказал Ивушкин. - Мы не испугаемся. И значит, мост мы увидим. А с темным полем как быть? Фонарей там, уж наверное, нету?
- Я не знаю, что такое фонари.
- Ну, ночью лампы такие большие зажигают на улицах.
- Я не знаю, что такое ночь.
- Ну, когда солнце уходит и светят луна и звезды.
- Так не бывает, - сказала Светлина.
- Долго объяснять. Лучше скажи, как нам в темноте дорогу искать? спросила Луша все еще раздраженно.
- Если ты будешь на меня сердиться, то дорогу через поле вам не найти.
- Да почему же?
- Поле надо переходить со светлым чувством. Тогда и дорогу будет видно. А если нет, тогда недобрые болотные огоньки, слуги Гаганы, завлекут вас в трясину.
- Ладно. Я уже не сержусь, - сказала Луша. - Только не плачь ты так жалобно. Найдется Люсик.
- Обязательно найдется, - сказал Ивушкин, надевая свою ковбоечку на голое тело. - Иди домой. И жди. А мы пошли.
И вдруг Ивушкин осекся. А куда - пошли? Где этот овраг?
- Дорогу-то нам кто укажет? Куст жимолости? - спросил он.
- Ой, нет, - забеспокоилась Светлина. - Куст жимолости растет в другой стороне!
Луша и Ивушкин переглянулись. Значит, им придется пока оставить свои поиски и отложить встречу с сестрой Летницей! Ну, ничего не поделаешь: чужая беда - она ведь тоже беда. И значит, надо в этой беде помогать и о своей пока что не думать.
- Вы идите здесь через еловый подлесок. От большого красного мухомора сверните влево, а там отсчитайте три моховые кочки. И если не раздумаете, то как раз и окажетесь возле оврага. А если не решитесь, тогда вы к нему не выйдете.
- Как тут все чудно устроено, да, Луш? - заметил Ивушкин.
- Чудней уж и некуда, Ивушкин, - отозвалась Луша. - Но все равно надо идти.
И они двинулись по тому пути, который указала Светлина. Решимость их по дороге, конечно, нисколько не ослабла, и вскоре они оказались на краю глубоченного оврага. Был ли он на самом деле бездонным? Да похоже на то, кто его там знает. Склон его уходил вниз, вниз, вниз, и глядеть туда было жутко, и перед глазами все начинало как-то противненько "плыть" и кружиться.
По склону росли кусты. Ветки их были усеяны мелкими колючками и мелкими желтенькими цветочками, которые издавали неприятный запах.
Они стали внимательно приглядываться. Никакого моста решительно нигде не было видно. С противоположной стороны скатился небольшой камешек и полетел, точно в пропасть. Смотреть на это было жутко.
Что ж это такое? Неужели они так и не наберутся храбрости? Не увидят таинственный мост, о котором говорила Светлина? Не найдут попавшего в беду лосенка Люсика?
Нет, нет. Все это им в конце концов удалось. Но не сразу. Совсем даже не сразу. Потому что дальше было так.


- Ивушкин, ты не трусишь? - спросила Луша.
- Когда это я трусил? - обиделся он. И напрасно обиделся. Потому что в этот раз ему было страшно.
- Похоже, и правда у этого оврага дна нет, - заметила Луша.
- Похоже, - согласился Ивушкин.
- Что же это за мост такой, я пока никакого моста не вижу. А ты?
- И я не вижу. Я думаю, Луш, может, его и вовсе нет, может, это так только говорится.
- А на самом деле?
- А на самом деле перепрыгивать придется. Да широко-то как! Ты видела, как камешек полетел? Видала?
Ивушкин заглянул в овраг и поежился.
- Как же нам его перепрыгнуть?
- Ты и не пытайся, Ивушкин. Ты на меня садись. Я вот только немножечко постою, вспомню, как я рядышком с мамой на сладком лугу жеребеночком паслась, а потом разбегусь да вместе с тобой и прыгну. Я перепрыгну, ты не бойся. Сейчас. Сейчас.
- Ах, нет, нет, милые мои, зачем же так рисковать? - сказал кто-то над ними голосом приятным, мелодичным, и прямо откуда-то с высоты, с неба, что ли, к ним спустился... некто.
Кто именно, трудно было определить. Он походил на человека, но был расплывчат, воздушен, прозрачен, то опускался на траву, то покачивался в воздухе.
- Мы не знакомы, но это не важно. Мы познакомимся. Нет, мы обязательно подружимся. Я - Развигор. Я - прохладный ветерок. А Развигор - это мое имя. Вы недавно прибыли? Я обожаю новых людей, новых зверей, новых друзей, новые впечатления. Вы мне очень нравитесь. Просто невероятно как. К тому же вы так странно, так обаятельно, так необычно тикаете. Вы оттуда, где есть время?
"Развигор? - мелькнуло у Ивушкина в голове. - Я вроде бы такого имени не слышал, а?"
"Кто-то что-то про него говорил, - подумала Луша. - Или нет? Чтото не помню".
Развигор был легок, он так приятно улыбался, так приветливо помахивал руками.
"Кого только тут не встретишь", - подумал Ивушкин.
"А он такой приятный", - подумала Луша.
Развигор продолжал:
- Вам надо перебраться через овраг? Я вам помогу!
- Вот спасибо! - сказала Луша.
- Я вам обязательно помогу. Однако не сразу. У меня самое что ни на есть гостевое настроение. И я вас приглашаю к себе в гости.
- Луш, мы не пойдем, - ответил Ивушкин, обращаясь почему-то к Луше, а не к приглашавшему их Развигору.
Что-то Ивушкину с самого начала не нравилось в нем. А Луше, напротив, он казался очень милым и приятным.
- Правда, мы спешим, - сказала Луша нехотя.
- Далеко?
- Нам надо найти пропавшего лосенка. Может, ты знаешь, как его быстрей найти? Раз ты ветер, должен везде летать, - сказал Ивушкин.
- Ну, конечно. Я все знаю. Все расскажу. Во всем помогу. Только сначала ко мне. Перекусить. Отдохнуть. В скромный мой домик.
"Скромный домик" оказался большим домом, сплетенным из ивовых ветвей. Ивовые кусты были посажены большим квадратом, ивы были живые, ветки были покрыты душистыми зелеными листьями. Ветки, переплетаясь, образовывали стены с дверными и оконными проемами, в которых поблескивали голубые прозрачные стекла. Дом был веселый, красивый, в него хотелось войти.
Как только Развигор и оба его гостя приблизились, листья на стенах приветливо зашелестели: "Входите, входите, добро пожаловать". Двери сами собой распахнулись, и Развигор не то вошел, не то влетел в них, указывая дорогу.
Как только Развигор скрылся в доме, Ивушкин сказал:
- Луша, ну зачем мы сюда идем?
Он замешкался у порога. Его не пускало внутрь какое-то неприятное чувство. Но Луше так понравился шелестящий домик и его любезный хозяин, что она и слушать ничего не стала. И куда только подавалась ее постоянная рассудительность?
- Ивушкин, но ведь Развигор обещал нам помочь.
- Мне что-то не верится...
- Когда еще в жизни удастся побывать в гостях у ветра? В городе, что ли, ты его встретишь?
Луша не вполне убедила Ивушкина, но продолжать топтаться у порога было неудобно, и они вошли. Луша - осторожно ступая, Ивушкин - нехотя переставляя ноги. И оказались в мило обставленной комнате.
- Располагайтесь, располагайтесь, - просил их Развигор.
В комнате был постелен пушистый зеленый ковер, стояли мягко пружинящие, застланные ворсистым зеленым бархатом- а может, это был мох? - диваны.
Луша смутилась. Она не привыкла к такой обстановке. В ее дворе, в стойле, было значительно проще.
- Не смущайтесь, будьте как дома.
Развигор вылетел из комнаты, влетел обратно, поставил перед Ивушкиным два бокала и блюдо с ягодами.
- Угощайтесь. Роса, березовый сок. Земляника. Ведь там, откуда вы прибыли, принято есть.
Опять вылетел. Мгновенно вернулся. Поместил перед Лушей огромное блюдо с овсом.
- Овес дикорастущий, уж извините. Но отборный, отборный, уж поверьте, очень высокого качества, вполне достойный вас. Кушайте и рассказывайте. Мне так интересно. Так интересно все про вас узнать.
Ивушкин из вежливости ел ягоды. Есть в общем-то не хотелось. Как они потом вспоминали, в "Нигде и никогда" они ни разу не только не испытали голода, но даже аппетита не почувствовали. Луша аккуратно прихватывала с блюда овес, неспешно его пережевывала и рассказывала Развигору все их беды и приключения. Развигор слушал. Вроде бы внимательно. Но иногда перебивал Лушу своими замечаниями, которые, казалось бы, никакого отношения к ее рассказу не имели. Они касались только самого Развигора, он не упускал случая, чтобы что-нибудь не сообщить о самом себе.
Луша рассказала ему о том, какие беды ей сулит переезд Ивушкина в город.
- А вот я, - сказал Развигор, - я так люблю переезды. Я тогда от одного только любопытства к новому становлюсь еще легче, еще прохладнее.
И он засмеялся и украдкой поглядел на себя в зеркало.
Белый, легкий, то вдруг - розовый, расплывчатый, улыбчивый, прохладный, красивый. Он самому себе очень нравился. И ему очень нравилось нравиться.
Он всячески старался, чтобы хорошее впечатление о нем усилилось и укрепилось.
Луша все рассказывала. А Развигор кивал и время от времени вставлял замечания, каждое начиналось со слов: "А я".
Когда Луша кончила свой рассказ, он задумался, потом сказал:
- Я, пожалуй, знаю, где вам искать лосенка. Это наверняка дела птицы Гаганы. Она не очень-то добра.
Развигор вздохнул.
- За темным полем есть неодолимый дуб. А под тем дубом растет трава улови-ветер. Это ее Гагана там посеяла. Добыла где-то за горами, за долами, принесла в клюве - и посеяла. Мы-то с этой травой враги. Она никакому ветерку подуть не дает - ловит. И всякого, кто ни подойдет, ловит. И держит цепко - не вырвешься. Несимпатичная трава, ничего не скажешь. Ах уж эта Гагана! Клюв у нее, вы слыхали, медный, а когти - железные.
- Что это, вертолет, что ли? - буркнул Ивушкин.
- Я вашей шутки не понял, - ласково отозвался Развигор.
- Ивушкин, тут тебе МАЗов и КамАЗов нет, не забывайся, - оборвала его Луша: она боялась, что Ивушкин обидит обходительного хозяина.
- А как мы через овраг перейдем? - сурово спросил Ивушкин. - Мы никакого моста не увидели. Хотя и не трусили.
- Ах, да не беспокойтесь. Все уладится, - уверил их Развигор. - Я непременно вас переправлю.
- Вот видишь, Ивушкин, - сказала Луша с упреком в голосе. Мол, обрати внимание на то, как он заботлив и мил.
- Ну, тогда пошли скорее к оврагу, - попросил Ивушкин.
- Что вы, что вы, и слышать не хочу! - закричал Развигор. - Вы у меня еще так мало погостили! Погостите еще, прошу вас! Сейчас я вам покажу свой сад.
Высокая дверь сама открылась и выпустила их в сад.
Батюшки мои! Каких тут только не было деревьев! И самые обычные, известные Ивушкину, и те, которые он знал из книг, а были и такие, каких ни в книжках, ни в кино, ни по телевизору Ивушкин ни разу не видал.
- Нравится? - спросил Развигор. Луша усиленно закивала.
- Это моя скромная коллекция деревьев. Я коллекционирую деревья, понимаете?
- Откуда вы их берете? - спросила Луша.
- Ах, да по-разному, по-разному, - отвечал небрежно Развигор. - За некоторыми далеко пришлось летать самому. А некоторые дарят, дарят друзья, ветерки, ветерочки, добывают в дальних странах и дарят, - он неопределенно покрутил рукой в воздухе, отчего обоих обдало прохладным, пахнущим молодыми листьями ветерком.
- Не хотите ли отдохнуть? Вот тут шелковый гамак, - предложил он Ивушкину, - а тут, пожалуйста, свежее, душистое сено.
- Ивушкин, а? - взглянула на Ивушкина Луша.
- Нет, Луш, - сказал Ивушкин жестко. - Нам надо найти лосенка. Мы же обещали! Нам необходимо идти.
- Что ж, - без особой радости согласилась Луша.
Ей казалось, что все-таки Развигор поможет им перебраться через овраг, и поможет найти лосенка, и вообще, что он друг, и даже очень надежный.
Но она ошибалась. Она очень даже ошибалась. И надо было хорошенько слушать, когда умный Вихрений с самого начала предупреждал: "Только не верьте Развигору", и не надо было торопиться, а лучше прислушаться повнимательнее, когда добрый усталый Нотя крикнул им вслед: "Только не верьте Развигору!"
Тогда бы они сразу его поняли. Он был незлой, симпатичный, но такой неверный, такой ненадежный! Но они не прислушались. За это им пришлось пережить печальное разочарование. Потому что дальше было так.

Развигор только дунул, только дохнул легким, прохладным, душистым дыханием, и - пожалуйста - они снова оказались возле бездонного оврага.
Ивушкин глядел на тот берег с тоской. Что ни говори, а страшно...
Луша подняла глаза на Развигора. Развигор улыбался.
- Прощайте, - сказал он вдруг. - Вряд ли мы с вами когда-нибудь увидимся.
Луша мотнула головой:
- То есть как это "прощайте"?
- Ты же обещал нам помочь перебраться через овраг! - вознегодовал Ивушкин, забыв в сердцах, на "вы" или на "ты" надо говорить с прохладным ветром.
- В самом деле? - рассеянно спросил Развигор.
- Вы что же, нас прямо тут и бросите одних? - удивилась Луша.
- Ну, почему же брошу. Я просто удалюсь. По своим делам.
- А как же мы? Как же я? Ты же сказал... Вы же сказали... Ты обещал помочь. Это... это что... неправда? Ты нас обманывал?
- Ну, почему же. Когда я говорил, я так чувствовал. Так думал. Там.
- А здесь?
- Здесь - нет.
- Как же так может быть?
- Переменился. Выдохся. Охладел. Я же прохладный ветер.
И действительно, тут же повеяло прохладой, Ивушкину показалось, что он мерзнет. Лушина грива разлетелась по ветру. Возникло такое чувство, будто разом настала осень. Но нет. Никаких времен года не случается в стране "Нигде и никогда". Это просто Развигор взвился в небо и исчез. Истаял.
Луша стояла понуро, молчала. Ивушкин тоже как-то не сразу пришел в себя. Но он был не так потрясен предательством Развигора, потому что тот ему чем-то сразу не понравился.
- Ивушкин, - сказала Луша грустным голосом, - Ивушкин, возьми-ка ты в руки хороший прут!
- Это еще зачем?
- Отстегай свою глупую старую лошадь!
- Да ладно, Луш!
- Отхлещи ее, чтобы неповадно было доверяться тому, кому верить нельзя. Боюсь, никогда мы через этот овраг не перейдем. Никогда. Я сделалась какая-то слабая. Мне страшно.
Они долго молчали, и казалось, этому молчанию не будет конца. Как же им быть? Развигор обещал им помочь, так их уверил в своей дружбе... А теперь что? Вот снова стоят они над крутым склоном, совершенно беспомощные. И никакого моста и в помине нет, а там где-то пропадает маленький лосенок Люсик, и плачет, и волнуется, и ждет бедная его мать с переломанной ногой.
- Луш, хватит так стоять, надо что-то делать! - встрепенулся наконец Ивушкин.
- И то, хватит, - сказала Луша уже другим, бодрым голосом. Помогать нам некому. Мы с тобой, бояться не будем.
Ивушкину при этих словах показалось, что в душе его страх перед оврагом отступает, а его место занимает злость на Развигора и желание не зависеть от такого неверного, ненадежного существа. И по мере того как исчезал страх, проступали очертания моста, точно он сам собой наводился через овраг. Вот одна легкая дощечка. А вот рядом - вторая. Вот увиделась и третья. Выросли тонкие перильца. Светлина сказала правду. Мостик стал ясно виден, как только ими овладели решимость и отвага.
- Видишь, Ивушкин, видишь! - обрадовалась Луша. - Никогда не надо падать духом! А ну-ка, быстренько садись на меня верхом и зажмурься. У тебя от высоты может закружиться голова.
- А ты как же? - спросил Ивушкин.
Но Лушины копыта уже твердо и уверенно стучали по дощечкам. Они благополучно перебрались на другую сторону бездонного оврага. Деревья на этой стороне росли часто-часто. И был густым кустарник и подлесок. Солнечные лучи проникали сюда с трудом и казались тоненькими, редкими, косо натянутыми между небом и землей золотыми нитками. Лунные и звездные лучи не проникали совсем.
Шелест этого леса был особенный, сначала раздавался просто шорох, и все, а потом из него, как деревья из тумана, начинали выступать слова, после они снова погружались в шорох и становились непонятными.
- Луш, слушай.
Луша прислушалась.
- Ивушкин, по-моему, деревья поют.
- Но только не всегда понятно. Иногда просто шелестят, и все.
Они оба затаили дыхание и прислушались.
- Слышишь, Ивушкин, слышишь, вот опять - шелест превращается в слова!
И действительно, Ивушкин различил слова странной песенки:
Потом звуки песенки стали затихать, слова забормотались и перешли в шелест листьев, а потом стали опять понемногу превращаться в слова, еще чуднее прежних:
Потом опять листья зашелестели неразборчиво, и снова зазвучали слова:
И потом снова песня перешла в шелест, и Луша с Ивушкиным почувствовали, что они не запомнили из этой песенки ни единого слова.
- Луша, - сказал Ивушкин, когда песенка уже больше не возобновилась, - через овраг-то мы с тобой перебрались, но ведь нам еще темное поле надо перейти. А где оно?
Да, вот вопрос! Поля никакого не было, вокруг были одни только поющие деревья. Рядом рос малюсенький невзрачный кустик. Он не пел. Стоял молча. Поэтому Луша решилась обратиться к нему.
- Послушай, дружочек, - сказала она. - Ты не смог бы нам объяснить, как нам пройти к темному полю?
Кустик заметно испугался.
- Ой, а зачем вам? Говорят, там темно и страшно. Правда, я сам не видел.
- Нам нужно перейти через поле, - сказал Ивушкин.
- Ой! - опять ойкнул маленький куст. - А вы не боитесь?
- Нет, - отрезала Луша. - Так знаешь ты или не знаешь, как туда пройти?
- Надо идти по тополям.
- Лошади не умеют ходить по деревьям, - сказала Луша, и к ее голосу приметалась капелька огорчения.
- Да нет, - успокоил кустик. - Я не это хотел сказать. Просто от тополя к тополю. По стволам. Они выходят к темному полю. От них я про него и слыхал.
- Ах, вот что.
Луша немного успокоилась, вдохнула воздух своими мягкими влажными ноздрями, повела головой.
- Вон там, Ивушкин. Вот оттуда пахнет горьковато-сладковатым тополиным духом. Ты устал? Пойдешь или поедешь?
- Не устал я, Луш. Я пойду рядышком.
И они двинулись на тополиный запах.
Один большой тополь действительно рос неподалеку, он тут же им указал, куда идти дальше, а там второй тополь направил их к третьему, третий к четвертому, и так тополя передавали их "из рук в руки", пока не кончился поющий лес и они не очутились на опушке. Последний тополь махнул веткой, указывая направление. Они в этом направлении и собрались идти, но только успели шагнуть, как вдруг точно кто-то мгновенно выключил солнце, и луну, и звезды, и сделалась кромешная слепая темнота. Вроде бы даже стало холодней.
- Луша, ты где, Луша? - забеспокоился Ивушкин.
- Здесь я, подойди ко мне, Ивушкин.
Ивушкин подошел, нащупал рукой теплый Лушин бок, ухватился за гриву.
Вдали пробежало несколько огоньков. Один, другой, третий. Но они ничего не осветили, и от них стало как-то тоскливо. Ивушкин вспомнил, что говорила Светлина. Это, видно, и были блуждающие огни. Но почему они? Разве Луша и Ивушкин, отложив свои дела, отправились на поиски Люсика не со светлым чувством?
- Луш, разве это плохо, что мы пошли лосенка искать?
- По-моему, нет, - ответила Луша задумчиво.
- Почему же тогда мелькают эти тоскливые огоньки?
Луша не успела ответить, потому что по полю пробежал слабо мерцающий луч.
"Как прожектор в кино про пограничников", - подумал Ивушкин.
Луч дрогнул, остановился, приблизился к земле и улегся спокойно, высветив дорогу, которая перерезала поле прямо поперек.
- Ивушкин, - сказала Луша. - Никогда не надо падать духом раньше времени. Вот и дорога. Ну, садись верхом, и поехали.
Ивушкин забрался Луше на спину, и они двинулись вперед - по голубоватому лучу.
Это был хороший, добрый луч, он в конце концов привел их туда, куда надо. И все в конце концов получилось неплохо. Потому что дальше было так.

Казалось, темному полю не будет конца. Они все шли и шли, вернее, шла Луша, а Ивушкин сидел у нее на спине и вглядывался, вглядывался. Никогда в жизни не встречал он такой темнотищи. Даже когда однажды в Худяках в клубе погас свет на фильме "Карлсон, который живет на крыше", так в зале какое-то все-таки было мерцание света от человеческих рук и лиц. А потом кто-то зажег спичку. А тут - ну ничего, ничегошеньки не видно вокруг, точно совершенно ослеп. Ивушкин так бы и решил, да глаза его все-таки различали луч, лежащий вдоль всей длины дороги.
И вдруг луч света погас. Луша остановилась, точно у нее на каждой ноге было по хорошему тормозу и кто-то на них сразу сильно нажал. И тут же впереди они увидели дубовую рощу. В небе опять, как и прежде, светили солнце, луна и звезды.
- Луша!!!
- Ивушкин!!!
Они закричали оба разом, потому что оба одновременно увидели за невысокой дубовой порослью огромный дубище. Комель у него был такой широченный, что если бы Ивушкин и его друг Валька взялись бы за руки, а один из них взял бы Лушу за уздечку, а другой за хвост, все равно им бы этот дуб не обхватить, а если бы на помощь пришли бы еще и папа с мамой, так и то - сомнительно.
Крона дуба раскинулась над всем лесом, точно дуб разметал руки в желании всех защитить и загородить от ему одному известной опасности.
- Луш, это он, - сказал Ивушкин.
Этот дуб внушал ему трепет.
- Он, - сказала Луша. - Неодолимый дуб.
- Где же нам Люсика искать, как ты думаешь?
- Подойдем да у дуба и спросим, - предложила Луша.
Ах да! Ивушкин иногда забывал, что в этой стране все живое - даже кустик, даже самая малая былинка - все умеют говорить.
Они подошли к высоченному дубу и посмотрели вверх. Но спросить ни о чем не успели. Что-то захлестнуло им ноги, опутало, и они разом упали. Оба тут же попытались вскочить, но снова упали и в чем-то так запутались, что не могли и пошевелиться.
- Луша, Луша, что меня держит? - в испуге крикнул Ивушкин. - Я не могу шелохнуться, Луш!
- Ивушкин, и я не могу, и меня что-то держит. Тебе не больно?
- Нет. Только коленку ссадил немного. Что это, что в нас вцепилось, ой, Луша!
Луша дернулась, но опять не смогла выпутаться и встать и не знала, что ответить Ивушкину. Что-то прочно держит. А что? Было очень неудобно и, прямо сказать, жутковато.
Вдруг кто-то не очень громко произнес:
- Встать и не пытайтесссь!
- Кто это говорит, Луш?
Но ответила Ивушкину не Луша.
- Трава улови-ветер. Я вассс поймала, я вассс не отпущу.
Трава? Так это трава их так опутала? Луша немного успокоилась. Ну, с травой-то уж они как-нибудь справятся!
- Отпусти сейчас же! - сказала Луша. - Ты ветер лови, а мы никакой не ветер, как ты легко могла и сама заметить.
- Ветер, - сказала трава. - От всякого идущего, летящего, бегущего делается ветер. И я его ловлю.
Луша пыталась освободиться, перекусывая стебли травы. Но не тут-то было! Потому что сразу же вырастали новые, и опутывали, и держали цепко.
- Что же ты собираешься с нами делать? - осторожно спросила Луша.
- Ничего, - засмеялась трава. - Держать. Чтоб от вас не было ветра.
- А дальше что?
- Дальше прилетит хозяйка. Она и решит.
- А кто такая?
- Черная птица Гагана.
- Гагана!
И они, значит, будут лежать здесь спутанные, пока не прилетит эта злая птица! И они не успеют разыскать Люсика, и вообще, что ж это будет! Что же будет?
Отчаяние охватило обоих.
Вдруг послышался чей-то низкий, глухой голос. Это говорил неодолимый дуб, обращаясь к траве:
- Не мешало бы тебе быть поосторожнее.
Ивушкин и Луша прислушались.
- С какой ссстати? - прошипела трава.
- Ас такой, что если ты их будешь долго держать, ты превратишься в сено.
- Что такое сссено?
- Это мертвая трава.
- Замолчи сссосед. Я ссслышала про это. Но ведь в нашей ссстране всссе всссегда живы.
- Именно. Но разве ты не слышишь? Тик-так. Это идет время. Оно-то тебя и высушит, если ты их не распутаешь и не отпустишь. Это пришельцы. И они принесли с собой тик-так - тень времени. Ты рискуешь превратиться в сено.
- Ты шутишь? - спросила трава, все еще не веря.
- Нисколько, - решительно сказал дуб.
Тогда травяные путы начали ослабевать, ослабевать, крепкие стебли травы улови-ветер разошлись в стороны, и Ивушкин с Лушей смогли подняться.
- Косилки на тебя нет, - проворчала Луша сердито.
Она чувствовала себя униженной. Подумать только - какая-то трава сумела повалить ее на землю и заставила лежать спутанной, а при этом трудно было сохранять достоинство. Она хотела отпустить по адресу травы еще что-то ироническое и уничтожающее, но вдруг до них долетел слабый голосок, который звал: "Ма-ма!"
- Ивушкин, слышишь? Это, наверно, зовет лосенок! Жалобный голосок опять позвал: "Ма-ма!"
- Ивушкин, он там, голос слышится со стороны молодого дубнячка. Скорее!
Ивушкин сел верхом, и они поскакали в том направлении, откуда доносился голос.
За дубовым молодняком оказалась небольшая поляна. Вся она была покрыта белыми цветами, похожими на ветреницу, которая в Высокове цветет, едва стает снег. А на этой поляне, опутанный сетью, сплетенной из крепкой болотной травы, лежал лосенок.
- Люсик! - крикнул Ивушкин, спрыгивая с Лушиной спины и подбегая к нему.
Лосенок плакал.
Луша стала зубами раздирать крепчайшую сеть, Ивушкин ей, как мог, помогал, пытаясь распутывать узлы.
До чего крепка была эта сеть! Видно, Гагана ее сама сплела. Чего только не сплетешь, имея железные когти, медный клюв и жестокое сердце!
Сеть с трудом начала поддаваться. Они так были заняты делом, что не заметили, как над ними нависла черная зловещая тень.
Это была черная птица Гагана!
- Как смеете вы, кто бы вы ни были, прикасаться к моему добру! закричала она страшным резким и хриплым голосом. - Берегитесь!
Со всех сторон ей отозвалось пугающее эхо. Возле Ивушкина сверкнули острые железные когти на вытянутых огромных лапах, зловещим пламенем полыхнул медный клюв.
Она с налету впилась бы, наверное, Ивушкину в спину, но верная Луша успела ее оттолкнуть, и птица только дернула Лушу за гриву, отлетела, сделала над ними круг и снова устремилась к Ивушкину, Луша опять ее опередила, загородила мальчика от птицы и уже ждала, что острые когти вот сейчас разорвут ей бок. Она замерла, готовая проститься с жизнью, но только защитить Ивушкина. Но сзади кто-то - ей не было видно кто - закричал:
- Дуй, я тебе приказываю! Дуй изо всех сил, скорее!
И действительно, налетел порыв сильнейшего ветра. Луша едва удержалась на ногах. Она оглянулась. На поляне стоял добрый, хороший Вихроний, а рядом с ним - Развигор, весь напрягшись, дул изо всех сил, и было видно, как ему, прохладному ветерку, трудно и несвойственно делаться ураганным ветром.
Птица Гагана взмыла в небо и, прежде чем скрыться из виду, крикнула:
- Я еще с тобою посчитаюсь, Развигор!
И когда все немного успокоилось, выяснилось, как было дело.
Развигор похвастался Вихронию, какое у него было смешное приключение с тикающим мальчиком и с лошадью и как они собрались к Гагане на поиски пропавшего лосенка.
И добрый Вихроний в первый и (скажем, потому что знаем) в последний раз оставил волшебные ворота без присмотра и кинулся на помощь своим новым друзьям. Он-то знал, чем может кончиться встреча с Гаганой. Он и Развигора притащил с собой, потому что ему одному было не одолеть зловещую птицу.
Все вместе, торопясь, стали высвобождать из сети насмерть перепуганного лосенка. Он встал на ослабевшие ножки, еще не понимая, что он свободен, что ему больше не грозит эта страшная птица.
- Мама! - позвал он.
Но мама была далеко.
Что-то в этот момент маленькой иголочкой кольнуло Ивушкина. А как там его мама? Тревожится? Сердится? Как там все дома?
Развигор подлетел к Луше, но она смотрела куда-то вбок. Даже то, что он помог им прогнать страшную Гагану, Лушу с ним не примирило.
Луша верила в надежную дружбу, в обещания, которые не нарушаются, в слова, которые и значат то, что они значат, а не фу-фу, сейчас так, а чуть погодя - этак.
- Вам больше нечего бояться. Я прогнал злую птицу, - сказал Развигор.
- Ивушкин, - сказала Луша, точно Развигор ничего не произнес, Ивушкин, отряхнись, ты что-то очень запылился.
Вихроний заулыбался. Луша обернулась к нему.
- Спасибо, Вихроний, - сказала она. - Эта птица убила бы нас, наверно, если б ты не подоспел.
- Мы с Развигором, - уточнил Вихроний.
- Ну, да, да. Конечно, - сказала Луша холодно.
- Мне надо спешить назад, - заторопился Вихроний.
- А нам-то как быть дальше? - спросил Ивушкин, который еще не очень-то пришел в себя после пережитого страха.
- Люсика я провожу, - сказал Вихроний. - И вам надо отсюда скорее уходить. Гагана может прилететь обратно. Поторопитесь.
- Вихроний, но мы уж совсем теперь сбились и не знаем, куда нам идти, - жалобно пролепетал Ивушкин.
- Может быть, я провожу и помогу? - сказал Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьезности. Подумать только пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.
- Спасибо, не надо, - сказала Луша. - Только скажи, Вихроний, куда нам идти.
- Верней всего вас теперь поведет к сестре Летнице веселый мак.
- Веселый? Мак? - удивились Луша и Ивушкин.
- Да, - подтвердил Вихроний. - Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.
- Видишь, Ивушкин, - успокоительно сказала Луша. - Мак приведет нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.
- Расставаться не надо. Расставаться - это очень грустно, вступил вдруг в разговор маленький Люсик.
- Хорошо тебе говорить, - пробормотал Ивушкин. - Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?
- Это неправильно, Ивушкин, - сказала Луша. - Неправильно.
- Что неправильно?
- Неправильно говорить - "они".
- Почему это?
- Потому что они - это все остальные. А папа и мама- это всегда папа и мама. Не надо говорить про них "они", это им обидно.
- А чего мы вообще с тобой здесь! - вдруг обозлился Ивушкин. Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?
- Нет, не так, Ивушкин. Но все равно. Никогда не говори "они". Это им обидно.
В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, все без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!
- Не ссорьтесь, - ласково сказал Вихрений. - Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдете опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него - как ото всего здесь - две тени: одна от месяца, одна - от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдите вы до можжевеловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевеловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живет Макосейка. А теперь- в путь. Пошли, Люсик, дурашка!
Люсик весело побежал рядом с Вихрением, Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду. А Луша и Ивушкин, еще раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.
Уходя, Вихрений им крикнул:
- Да не забывайте хвалить Макосейку! Как и за что хвалить - он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет. Потому что дальше было так.


Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну - солнечную, другую - лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень. В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносился нежный запах черемухи и медовый аромат цветущей липы. Все в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!
Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своем, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.
Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:
- Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!
- Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?
И тут же дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.
Тут и гадать было нечего - сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк.
Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного мало - идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.
- Ивушкин, у меня шкура потолще, - сказала Луша. - Давай-ка усаживайся верхом.
Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно бы сказал.
Ничего не поделаешь. Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперед, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.
Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.
Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.
На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали!
По одну сторону дорожки цвел алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-черным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько - видимо-невидимо. Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбались, чему-то беспрестанно радуясь.
А по другую сторону цвел мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.
- Ух ты! - выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. - Красиво-то как!
Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стежке - Ивушкин все еще верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.
Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:
Частый дождик, дождик-моросейка,
В чистом поле ходит Макосейка.
И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрызгивал ее над вспаханной жирной землей.
Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:
- Сею мак.
И опять улыбнулся.
- Мак? - подивилась Луша.
Ивушкин спрыгнул на землю.
- Сею мак, - повторил медведь.
- Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да еще решетом, заметила Луша.
- Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, - обиделся медведь.
- Ты Макосейка? - спросила она.
- Он самый, - сказал медведь.
- Хорошо сеешь, - сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, как Вихрений велел Макосейку хвалить.
Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
- Конечно, - быстро согласился он с Лушей. - Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
- Какой? - полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
- Веселый! Не обычный какой-нибудь. А веселый. Он улыбается. И даже смеется. Вот. А сеять его надо вместе с веселыми капельками воды.
- Молодец, - опять похвалила Луша.
Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
- Я такой, - сказал он со вздохом. - Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
- Какой? - переспросил Ивушкин.
- Я все могу делать. Я все очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня все из лап валится, когда меня не хвалят. - И Макосейка опять вздохнул. - А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею веселый мак. И все мне хорошо удается.
- А скажи, Макосейка, - начала было Луша, но он ее перебил:
- Тебе хочется головочку веселого мака?
- Как ты угадал?
- Потому что, - сказал Макосейка.
- Почему? - полюбопытствовал Ивушкин.
- Потому что. И все.
И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
- Какой ты умный, что все понимаешь просто "потому что", - снова похвалила Луша.
И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбается. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
- Это тебе, - сказал он Луше. - А это тебе, - и протянул обе головки Ивушкину.
- Да нам хватит и одной, - застеснялся Ивушкин.
- Берите, берите, - улыбался Макосейка. - Пригодится. Это же веселый мак!
- Спасибо. Ты добрый, - снова не позабыла похвалить его Луша.
Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
- Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
- Найдете, найдете, - сказал Макосейка. - Найдете в свой черед. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
- Нету никакой воды!
- Ну вот, видите. И у меня нету.
- Как же быть, ты, наверно, знаешь?
- Знаю, - сказал Макосейка. - Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
- Там ничего нет, - сказала Луша.
- И мне ничего не видно, - подтвердил Ивушкин.
- Да как же не видно? - удивился Макосейка. - Ну, глядите еще.
Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
- Когда ж это мы туда доскачем? - сказала Луша. - Это сколько же времени пройдет?
Но в том-то и дело, что в "Нигде и никогда" никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему в одно мгновение. И это было очень удачно.
Потому что дальше было так.


- Я не понял: кто и куда пройдет? - спросил Макосейка.
- Время пройдет, - сказала Луша.
- Я с ним не знаком, никогда не встречался, - покачал головой Макосейка.
Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле, а как скажешь? Время - это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка, время - это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время - это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить - никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: "В главке только тянут время", но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось. Поэтому Ивушкин рот закрыл и объяснять ничего не стал.
- Время это то, что всегда проходит, - сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения все равно ничего себе не уяснил.
- Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, - сказал Макосейка.
- Ты такой умный, Макосейка, - сказала Луша. - Ты нам объясни попроще, как это - "оказаться за белой горой"?
- Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмешь на акселератор!
- Подними правую переднюю ногу, - скомандовал Макосейка Луше.
Луша так и сделала.
- Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь левую.
Луша послушно проделала всю эту гимнастику. А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдет.
- Что же ты стоишь? - вдруг обратился к нему Макосейка. - Ну же! Правой! Теперь левой!
И - трудно себе представить!
Не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и веселые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Все это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черемухи. Черемуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспененной, как будто неведомый великан развел целую гору мыла и вот-вот начнет пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами.
Из черемуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
Первой опомнилась Луша.
- Ты смотри, Ивушкин, - сказала она, - мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
- Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: "Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь". Или скажет: "Это еще пока наукой не доказано". Он всегда так говорит.
- Вот мы и докажем, - сказала Луша.
- Да ведь кто же поверит нам?
- Ладно, Ивушкин, - вернула его к действительности Луша. - Дома еще оказаться надо сперва. А потом уж и "поверят, не поверят".
Действительно! Что это он, о чем думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасет он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
Вдруг их внимание привлек звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну, просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет - ни Ивушкин рукой, ни Луша мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
- Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, - сказала Луша, потому что поняла, о чем он подумал.
А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна что без нее им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что все образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черемухи.
Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам и звала их с папой: "Мужики, париться!" И еще вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, еще совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется "уклейка". Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
А Луша вспомнила свое уютное стойло во дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил ее щеткой, и было приятно и щекотно, и казалось, что хозяин ее любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.
- Ивушкин, - сказала Луша печальным голосом. - Ты послушай меня. Ты только духом не падай.
- За каким лешим ты мне все это говоришь! - завопил Ивушкин в полном отчаянии.
И вдруг трава рядом зашелестела, из нее со вздохом послышались слова:
- Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!
И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого, доброго енота.
- Как ты тут оказался, Нотя? - воскликнул Ивушкин.
- Дружеские чувства, что поделаешь, - вздохнул енот. - Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашел, если бы не Вихроний. Он мне все рассказал. Вы хорошие ребята, - добавил он, помолчав. - Светлина так счастлива!
- Недотепы мы, вот кто, - сказала Луша. - Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам ее не во что.
- Я за этим сюда и пришел, - заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведерочко на шелковом шнурке. - Подарок от Ноти, сказал он скромно. - С ним я к вам и спешил.
- Ну и молодец же ты, Нотя! - обрадовался Ивушкин.
Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.
Черемуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.
- Хватит веревочки, как ты думаешь, Ивушкин? - спросила Луша озабоченно.
- А сейчас попробуем.
Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.
- Луш, не хватает!
- А ты не спеши, - сказала Луша. - Спешить - это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.
Ивушкин улегся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведерко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студеную веселую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведерко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.
Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.


С поверхности гладкого водяного зеркала глянуло на них молодое веселое девичье лицо. Оно все светилось доброй, ласковой улыбкой. Не было сомнений, что улыбка эта предназначалась именно им.
- Кто это? - спросила Луша оторопело.
Но Ивушкин даже никакой догадки не успел высказать, потому что девушка, а вернее, ее изображение в воде обратилось к ним:
- Я рада, что вы не упали духом и сумели меня найти! Я - сестра Летница.
- Но где же ты? - спросила Луша. - Ведь не можешь же ты быть в ведре с водой?
Сестра Летница улыбалась еще ласковее.
- Нет, конечно. Я не могу сказать вам, где я. Я буду ждать вас в своем доме, а приведет вас ко мне веселый мак.
- Мак? - изумился Ивушкин.
- Мак, - подтвердила она.
- Как же это может быть? - не поверила Луша.
- У вас есть головка веселого мака?
- Есть.
- Вот и возьмите ее, и бросайте маковые зернышки на землю. А зернышко по земле покатится, бросайте второе. А потом - третье. И идите - глядите только на него.
- Ас водой что делать?
- Ничего. Выплесните ее назад в колодец.
- И мы... и ты... - заговорил Ивушкин, сбиваясь. - Ты поможешь нам?
- Помогу, конечно, - сказала сестра Летница. И она опять ласково улыбнулась.
После этих слов поверхность воды в ведерке погасла, как экран телевизора, когда кончились передачи.
В душе у Ивушкина и у Луши, как рыбка в пруду, плескалась веселая надежда.
Ивушкин разломал маковую головку, вынул зернышко и бросил его на землю, пристально на него глядя, боясь потерять из виду. Зернышко покатилось. Они двинулись вслед за ним. Зернышки весело бежали по земле, потом останавливались. Тогда Ивушкин кидал следующее. И оно вновь катилось.
Куда они шли, трудно было себе представить, потому что зернышки были маленькие, глядеть на них надо было сосредоточенно.
И вот уже побежало-покатилось последнее зернышко. И остановилось. Ивушкин остановился. Луша остановилась. Оба подняли головы и оглянулись.
Цвели яблони. Белые, доверчивые цветы покачивались на распахнутых ветвях и тихо напевали, едва слышно, едва различимо выводили какую-то ласковую мелодию. За яблоневым садом стоял маленький белый домик с зеленым крылечком и зелеными ставенками. С крылечка по зеленым ступенькам спускалась им навстречу сестра Летница. Платье на ней было белое, широкое, длинное. И лицо у нее было белое, только на щеках румянец, и то неяркий, она улыбалась ласково и приветливо, и было в ней что-то такое, что сразу вызывало воспоминание о летнем деревенском утре, когда легкий туман плывет над озером, травы стоят в росе неподвижно, а на опушке леса проснулась лазоревка и звонкими капельками роняет свою песенку в траву. И светает, светает, и встает из-за леса ясное, нежаркое, хорошо выспавшееся солнышко.
"Кто же она? - подумал Ивушкин. - Может, это и есть сама летняя заря?"
- Заходите, заходите, дорогие гости! - поздоровалась она с ними.
- И мне заходить? - спросила Луша.
- Ну, непременно, - сказала сестра Летница. - Входи, Луша, и ты, Ивушкин!
- Разве ты знаешь, как нас зовут? - спросил Ивушкин.
- А как же! - удивилась сестра Летница. - Всегда надо знать, как зовут того, с кем разговариваешь.
В саду у сестры Летницы под яблонями стоял стол, а вокруг него четыре лавочки. Ивушкин и сестра Летница сели друг против друга. Луша встала рядом с Ивушкиным.
- А теперь рассказывайте, а я подумаю, как и чем вам помочь. На ваших лицах написана какая-то печаль. А печали быть не должно. Потому что вы оба - добрые и хорошие, и преданные друзья.
Ивушкин и Луша стали рассказывать сестре Летнице про свою беду, а она внимательно слушала и не перебивала, а только кивала головой и иногда улыбалась доброй, ободряющей улыбкой.
- Почему они меня не спросили? - говорил Ивушкин. - Я не хочу один, без Луши. Они не понимают, что Луша - мой друг. Своих не бросают.
- Я-то думаю, что здесь что-то не так, - говорила Луша. - Но выходит, что так. И я не могу разобраться. Хоть все это неправильно. И не должно быть. Но Ивушкин сам слышал. Хозяин сказал - "списанная". А это значит не просто ничья, а еще и ненужная.
- Три комнаты! - продолжал возмущаться Ивушкин. - Очень даже просто - мамина, папина, моя. А Лушина где? Хотел бы я знать, где Лушина! Им там в городе лошади не нужны. Как это не нужны? Лошади нужны везде! И вот что теперь делать? Что делать? Ты можешь нам какнибудь помочь?
Сестра Летница опять улыбнулась своей доброй улыбкой.
- Видите ли что, - сказала она. - Ведь беды-то на самом деле у вас нет!
Луша и Ивушкин посмотрели на нее в удивлении.
- Да, да, - сказала сестра Летница. - Вы вернетесь домой, туда, где тикают ваши часы, и тогда узнаете, что беды никакой нет.
- А как же город? И я? И Луша? - сбиваясь и волнуясь, спросил Ивушкин.
- Увидишь, - сказала сестра Летница. - Все будет хорошо. Правда, маленькая беда с вами все-таки произошла...
- Какая? - спросили Ивушкин и Луша в один голос.
- А такая, что вы не знали или забыли, что в каждом человеке и звере, в каждой птице живет маленький теплый солнечный зайчик. И если ко всякому-всякому живому существу отнестись с добром (только не притворяться, только по-настоящему!), то в нем этот солнечный зайчик проснется, и всякий ответит вам тоже добром, потому что почувствует в себе солнышко и жизнь. И если тебе вдруг покажется, что человек злой или делает плохо, ты сразу не сердись на него, не обвиняй его. Это значит просто, что солнечный зайчик уж очень крепко заснул. Ты постарайся разбудить его и увидишь, как все будет хорошо!
- А как же нам быть?.. - начал было Ивушкин, но сестра Летница остановила его.
- Ты, Ивушкин, очень виноват.
И она печально покачала головой.
- Ты не сумел увидеть солнечного зайчика в самых дорогих людях - в папе и маме. Ты подумал о них дурно. Ты даже решил от них убежать.
Ивушкин вдруг, пожалуй, в первый раз, подумал, что же он натворил! Ведь он даже ни о чем и не спросил ни маму, ни папу. Просто услышал разговор. И сбежал, и Лушу увел со двора. Ему стало как-то душно дышать, и горячо лицу, и особенно ушам. Словом, ему стало стыдно.
Он ощутил в глазах какое-то неудобство, и лицо его стало краснеть. Не знаю, может, он бы и заплакал, но сестра Летница встала со скамейки, подошла к нему и положила ему на голову свою мягкую, прохладную руку.
Жар в лице и в ушах моментально остыл, глаза перестало щипать. Что-то теплое шевельнулось в нем, радостно запрыгало.
Что это было? Солнечный зайчик?
Ему сразу же поверилось, что теперь-то уж все будет хорошо и что вообще с ним в жизни ничего плохого случиться не может.
Сестра Летница подошла к Луше, потрепала ее серую лохматую гриву.
И Луша тоже сразу успокоилась и подумала: "Ну, ладно - Ивушкин. Но как же я, старая лошадь, могла подумать, что меня выкинут, как негодную ржавую борону?"
И Луше тоже показалось, что все обязательно хорошо кончится. Только она немного тревожилась, как же им поскорее вернуться назад в свое село Высоково, которое находится уж решительно неизвестно где.
- А если, - сказал Ивушкин, - а если все-таки они не захотят брать Лушу с собой?
- Ты забыл про солнечного зайчика, - сказала сестра Летница. Возвращайтесь. Я знаю, что с вами ничего не случится плохого. Только никогда-никогда не говори про маму с папой - "они", как про чужих.
- Ладно, - сказал Ивушкин. - Понял. Не буду. Не понял я только, как же мы вернемся. Ведь мы здесь куда только не ходили - и через бездонный овраг, и за белую гору, и по маковым зернышкам...
- Раз ты самое главное понял, - сказала сестра Летница, - теперь уж ты никогда не заблудишься. Теперь-то уж все образуется.
И правда - все обошлось наилучшим образом.


Сестра Летница махнула рукой, повела своим широким белым рукавом, и вдруг перед Лушей и Ивушкиным в памяти прошли все их странствия, но только в обратном порядке. Вот они идут по маковым зернышкам, вот они у колодца под белой горой, вот летит страшная Гагана (в этом месте у Ивушкина екнуло сердце), и дальше, дальше, пока они не оказались в том самом лесу, куда (кто знает уже теперь когда) они вошли через невидимые ворота в страну "Нигде и никогда".
Ого! А вот и Вихроний!
И они оказались у ворот и увидели перед собой Вихрония - живого!
- Привет, друзья мои! Все благополучно? Вы нашли сестру Летницу?
- Нашли, Вихроний, нашли. Спасибо!
- Вы возвращаетесь назад?
- Да, - закивали они оба.
- Сестра Летница помогла вам?
- Она научила нас про солнечного зайчика, - заметил Ивушкин.
- И обещала, что все устроится? - полюбопытствовал Вихроний.
- Она сказала, что все образуется, - подтвердила Луша.
- Она никогда ничего не обещает напрасно. А теперь, когда вы побыли у нас и узнали от сестры Летницы очень-очень важную для жизни вещь и когда она вам сказала, что все будет хорошо, - значит, так и будет. Уж она об этом позаботится.
- Как?
- Я не знаю. Она все может.
- Она волшебница? - спросил Ивушкин.
Вихроний покачал головой.
- Нет. Просто она добрая и всех любит. Ну что же, - добавил он. Давайте прощаться.
После этих слов Вихроний замолчал, сосредоточился и произнес, как тогда:
Совершись, чудо,
Совершись!
Из ниоткуда,
Дверь, появись!
В зеленом пригорке
Скрипнули створки
У ветра за спиной
Передо мной.
И опять перед ними распахнулись неизвестно откуда взявшиеся двери, и они через них вышли, и двери исчезли. И они снова оказались в Синем лесу!
Посреди старого, ржавого обруча тихонько качался колокольчик. Вокруг синели полянки, заросшие вероникой. Вдалеке чей-то транзистор пропищал шесть раз.
Который же это был час?
Домой они возвращались быстро и молча. Они еще не могли осознать, что все приключения кончились и что они идут домой и пока еще не знают, каким же образом сдержит свое обещание сестра Летница. А может, ничего и не было? Может, им все примерещилось, придумалось, приснилось?
Но солнечный зайчик внутри, такой теперь ощутимый, не позволял разрастись опасениям.
Дома все было спокойно. Никого ни в палисаднике, ни в огороде не было.
- Луш, ты постой здесь, - сказал Ивушкин и кинулся по крылечку в дом. Никого нет. Совсем тихо.
Впрочем, не совсем. Потому что на комоде тикает будильник.
Ивушкин поглядел на него. Будильник показывал десять минут первого. Времени совсем не прошло! Как же так? Они ведь ушли без четверти двенадцать!
Ивушкин начал считать. Пятнадцать минут до Синего леса, если идти медленно. Десять минут - если идти быстро. Они с Лушей ушли без четверти двенадцать. Он это ясно помнит. А... там? Как же - там?
Ивушкин ничего не успел предположить, потому что заскрипели ступеньки и вошла мама.
- Филь, ты зачем Лушу вывел? Поить водил? Там же в ведре вода еще была.
Ивушкин промолчал.
- Филюшка, берись за веник. А я обедом займусь, папа сегодня - не поздно. Только заведи Лушу в стойло, там прохладнее, а то ее тут мухи одолеют. Филь, да не стой ты столбом, времени у нас мало!
Ивушкин горным обвалом обрушился с крыльца.
Луша скосила на него глаза.
- Ну что, Ивушкин?
- Луш, да ведь времени нисколечко не прошло. Только то, что мы до леса дошли и пришли обратно. Как же это3
- Ну, чего ты удивляешься, Ивушкин! Они ведь так и говорили: время там еще не началось!
- Луш, уж давай никому не рассказывать. А не то нас засмеют.
- Как знаешь. - Луша согнала хвостом с правого бока нахального слепня.
- Луш, ну подумай, если мы скажем, что были в "Нигде и никогда", нам ведь никтошеньки не поверит.
- А Валька?
- А что Валька? Валька первый и начнет шуточки выстраивать.
- Как знаешь, - повторила Луша.
- Луш, да было ли оно все, а?
- Может, и не было.
Луша щипнула траву.
- Ивушкин, а что это у тебя из кармана торчит?
Ивушкин сунул руку в карман, вытащил что-то и стал на него пристально смотреть. Это была маковая головка. Он ее встряхнул. Внутри зашелестели сухие зернышки.
- А майка? - спросила Луша.
Ивушкин пощупал под рубашкой.
Майки на нем не было.
Первого сентября будильник с батарейкой внутри показывал восемь, когда папа, мама и мальчик с букетом вышли из дверей своей новой квартиры. Замок захлопнулся с веселым звоном, и они быстро сбежали по лестнице с третьего этажа.
Много ребят с букетами и без букетов шли и бежали по широкому проспекту прямо к школе. Но папа, мама и мальчик с букетом свернули в переулок и быстрыми шагами дошли до ворот с вывеской "Садово-парковое хозяйство". В это время ворота как раз открывались и из них выезжала нет, вовсе и не машина, что естественно было бы ожидать в городе. Из них выезжала запряженная в телегу серая со светлыми пятнышками лошадь. На телегу были нагружены какие-то молодые кустики.
- Я иду в школу, Луш! - крикнул мальчик лошади.
Лошадь кивнула.
- Счастливо, Ивушкин! - сказала она мальчику. - Счастливо!