Железная дорога
Как меня называли
Я был маленький и всех спрашивал: «Почему?»
Мама скажет:
— Смотри, уже девять часов.
А я говорю:
— Почему?
Мне скажут:
— Иди спать.
А я опять говорю:
— Почему?
Мне говорят:
— Потому что поздно.
— А почему поздно?
— Потому что девять часов.
— А почему девять часов?
И меня за это называли Почемучкой. Меня все так называли, а по-настоящему меня зовут Алёшей.
Про что мама с папой говорили
Вот один раз приходит папа с работы и говорит мне:
— Пускай Почемучка уйдёт из комнаты. Мне нужно тебе что-то сказать.
Мама мне говорит:
— Почемучка, уйди в кухню, поиграй там с кошкой.
Я сказал:
— Почему с кошкой?
Но папа взял меня за руку и вывел за дверь. Я не стал плакать, потому что тогда не услышу, что папа говорит. А папа говорил вот что:
— Сегодня я получил от бабушки письмо. Она просит, чтобы ты с Алёшей приехала к ней в Москву. А оттуда он с бабушкой поедет в Киев. И там он пока будет жить. А когда мы устроимся на новом месте, ты возьмёшь его от бабушки и привезёшь.
Мама говорит:
— Я боюсь Почемучку везти — он кашляет. Вдруг по дороге совсем заболеет.
Папа говорит:
— Если он ни сегодня, ни завтра кашлять не будет, то, я думаю, можно взять.
— А если он хоть раз кашлянет, — говорит мама, — с ним нельзя ехать.
Я всё слышал и боялся, что как-нибудь кашляну. Мне очень хотелось поехать далеко-далеко.
Как мама на меня рассердилась
До самого вечера я не кашлянул. И когда спать ложился, не кашлял. А утром, когда вставал, я вдруг закашлял. Мама слышала.
Я подбежал к маме и стал кричать:
— Я больше не буду! Я больше не буду!
Мама говорит:
— Чего ты орёшь? Чего ты не будешь?
Тогда я стал плакать и сказал, что я кашлять не буду.
Мама говорит:
— Почему это ты боишься кашлять? Даже плачешь?
Я сказал, что хочу ехать далеко-далеко. Мама сказала:
— Ага! Ты, значит, всё слышал, что мы с папой говорили. Фу, как нехорошо подслушивать! Такого гадкого мальчишку я всё равно не возьму.
— Почему? — сказал я.
— А потому, что гадкий. Вот и всё.
Мама ушла на кухню и стала разводить примус. И примус так шумел, что мама ничего не слыхала.
А я её всё просил:
— Возьми меня! Возьми меня!
А мама не отвечала. Теперь она рассердилась, и всё пропало!
Билет
Когда утром папа уходил, он сказал маме:
— Так, значит, я сегодня еду в город брать билеты.
А мама говорит:
— Какие билеты? Один только билет нужен.
— Ах, да, — сказал папа, — совершенно верно: один билет. Для Почемучки не надо.
Когда я это услыхал, что для меня билета не берут, я заплакал и хотел побежать за папой, но папа быстро ушёл и захлопнул дверь. Я стал стучать кулаками в дверь. А из кухни вышла наша соседка — она толстая и сердитая — и говорит:
— Это ещё что за безобразие?
Я побежал к маме. Бежал и очень плакал.
А мама сказала:
— Уходи прочь, гадкий мальчишка! Не люблю, кто подслушивает.
А вечером папа приехал из города и сразу меня спросил:
— Ну, как ты? Кашлял сегодня?
Я сказал, что «нет, ни разу».
А мама сказала:
— Всё равно — он гадкий мальчишка. Я таких не люблю.
Потом папа вынул из кармана спичечную коробку, а из коробки достал не спичку, а твёрдую бумажку. Она была коричневая, с зелёной полоской, и на ней буквы всякие.
— Вот, — сказал папа, — билет! Я на стол кладу. Спрячь, чтобы потом не искать.
Билет был всего один. Я понял, что меня не возьмут.
И я сказал:
— Ну, так я буду кашлять. И всегда буду кашлять и никогда не перестану.
А мама сказала:
— Ну что же, отдадим тебя в больницу. Там на тебя наденут халатик и никуда пускать не будут. Там и будешь жить, пока не перестанешь кашлять.
Как собирались в дорогу
А на другой день папа сказал мне:
— Ты больше никогда не будешь подслушивать?
Я сказал:
— А почему?
— А потому, что коли не хотят, чтобы слышал, значит, тебе знать этого не надо. И нечего обманывать, подглядывать и подслушивать. Гадость какая!
Встал и ногой топнул. Со всей силы, наверное.
Мама прибежала, спрашивает:
— Что у вас тут?
А я к маме головой в юбку и закричал:
— Я не буду подслушивать!
Тут мама меня поцеловала и говорит:
— Ну, тогда мы сегодня едем. Можешь взять с собой игрушку. Выбери, какую.
Я сказал:
— А почему один билет?
— А потому, — сказал папа, — что маленьким билета не надо. Их так возят.
Я очень обрадовался и побежал в кухню всем сказать, что я еду в Москву.
А с собой я взял мишку. Из него немножко сыпались опилки, но мама быстро его зашила и положила в чемодан. А потом накупила яиц, колбасы, яблок и ещё две булки.
Папа вещи перевязал ремнями, потом посмотрел на часы и сказал:
— Ну, что же, пора ехать. А то пока из нашего посёлка до города доедем, а там ещё до вокзала…
С нами все соседи прощались и приговаривали:
— Ну вот, поедешь по железной дороге в вагончике… Смотри, не вывались.
И мы поехали на лошади в город.
Мы очень долго ехали, потому что с вещами. И я заснул.
Вокзал
Я думал, что железная дорога такая: она как улица, только внизу не земля и не камень, а такое железо, как на плите, гладкое-гладкое. И если упасть из вагона, то о железо очень больно убьёшься. Оттого и говорят, чтобы не вылетел. И вокзала я никогда не видал.
Вокзал — это просто большой дом. Наверху часы. Папа говорит, что это самые верные часы в городе. А стрелки такие большие, что — папа сказал даже птицы на них иногда садятся. Часы стеклянные, а сзади зажигают свет. Мы приехали к вокзалу вечером, а на часах всё было видно.
У вокзала три двери, большие, как ворота. И много-много людей. Все входят и выходят. И несут туда сундуки, чемоданы, и тётеньки с узлами очень торопятся.
А как только мы подъехали, какой-то дяденька в белом фартуке подбежал да вдруг как схватит наши вещи. Я хотел закричать «ой», а папа просто говорит:
— Носильщик, нам на Москву, восьмой вагон.
Носильщик взял чемодан и очень скоро пошёл прямо к двери. Мама с корзиночкой за ним даже побежала. Там, в корзиночке, у нас колбаса, яблоки, и ещё, я видел, мама конфеты положила.
Папа схватил меня на руки и стал догонять маму. А народу так много, что я потерял, где мама, где носильщик. Из дверей наверх пошли по лесенке, и вдруг большая-большая комната. Пол каменный и очень гладкий, а до потолка так ни один мальчик камнем не добросит. И всюду круглые фонари. Очень светло и очень весело. Всё очень блестит, и в зелёных бочках стоят деревья, почти до самого потолка. Они без веток, только наверху листья большие-большие и с зубчиками. А ещё там стояли красные блестящие шкафчики. Папа прямо со мной к ним пошёл, вынул из кармана деньги и в шкафчик в щёлочку запихнул деньгу, а внизу в окошечке выскочил беленький билетик.
Я только сказал:
— Почему?
А папа говорит:
— Это касса-автомат. Без такого билета меня к поезду не пустят вас провожать.
Какая платформа
Папа быстро пошёл со мной, куда все шли с чемоданами и узлами. Я смотрел, где мама и где носильщик, но их нигде не было. А мы прошли в дверь, и там у папы взяли билет и сказали:
— Проходите, гражданин.
Я думал, что мы вышли на улицу, а здесь сверху стеклянная крыша. Это самый-то вокзал и есть. Тут стоят вагоны гуськом, один за другим. Они друг с другом сцеплены — это и есть поезд. А впереди — паровоз. А рядом с вагонами шёл длинный пол.
Папа говорит:
— Вон на платформе стоит мама с носильщиком.
Этот длинный пол и есть платформа. Мы пошли. Вдруг мы слышим — сзади кричат:
— Поберегись! Поберегись!
Мы оглянулись, и я увидел: едет тележка, низенькая, на маленьких колесиках, на ней стоит человек, а тележка идёт сама, как заводная. Тележка подъехала к маме с носильщиком и остановилась. На ней уже лежали какие-то чемоданы. Носильщик быстро положил сверху наши вещи, а тут мы с папой подошли, и папа говорит:
— Вы не забыли? Восьмой вагон.
А сам всё меня на руках держит. Носильщик посмотрел на папу, засмеялся и говорит:
— А молодого человека тоже можно погрузить.
Взял меня под мышки и посадил на тележку, на какой-то узел. Папа крикнул:
— Ну, держись покрепче!
Тележка поехала, а мама закричала:
— Ах, что за глупости! Он может свалиться! — и побежала за нами.
Я боялся, что она догонит и меня снимет, а дяденька, что стоял на тележке, только покрикивал:
— Поберегись! Поберегись!
И тележка побежала так быстро, что куда там маме догнать!
Мы ехали мимо вагонов. Потом тележка стала. Тут подбежал наш носильщик, а за ним папа, и меня сняли.
У вагона в конце — маленькая дверка, и к ней ступеньки, будто крылечко. А около дверки стоял дядя с фонариком и в очках. На нём курточка с блестящими пуговками, вроде как у военных. Мама ему говорит:
— Кондуктор, вот мой билет.
Кондуктор стал светить фонариком и разглядывать мамин билет.
Как я потерялся
Вдруг, смотрю, по платформе идёт тётя, и на цепочке у неё собака, вся чёрная, в завитушках, а на голове у собаки большой жёлтый бант, как у девочки. И собака только до половины кудрявая, а сзади гладкая, и на хвостике — кисточка из волосиков.
Я сказал:
— Почему бантик?
И пошёл за собакой. Только немножечко, самую капельку пошёл. Вдруг слышу сзади:
— А ну, поберегись!
Не наш носильщик, а другой прямо на меня везёт тачку с чемоданами. Я скорей побежал, чтобы он меня не раздавил.
Тут много всяких людей пошло, меня совсем затолкали. Я побежал искать маму. А вагоны все такие же, как наш. Я стал плакать, а тут вдруг на весь вокзал — страшный голос:
— Поезд отправляется… — и ещё что-то. Так громко, так страшно, будто великан говорит.
Я ещё больше заплакал: вот поезд сейчас уйдёт, и мама уедет! Вдруг подходит дядя-военный, в зелёной шапке, наклонился и говорит:
— Ты чего плачешь? Потерялся? Маму потерял?
А я сказал, что мама сейчас уедет. Он меня взял за руку и говорит:
— Пойдём, мы сейчас маму сыщем.
И повёл меня по платформе очень скоро. А потом взял на руки.
Я закричал:
— Не надо меня забирать! Где мама? К маме хочу!
А он говорит:
— Ты не плачь. Сейчас мама придёт.
И принёс меня в комнату. А в комнате — тётеньки. У них мальчики, девочки и ещё совсем маленькие на руках. Другие игрушками играют, лошадками. А мамы там нет. Военный посадил меня на диванчик, и тут одна тётя ко мне подбегает и говорит:
— Что, что? Мальчик потерялся? Ты не реви. Ты скажи: как тебя зовут? Ну, кто ты такой?
Я сказал:
— Я Почемучка. Меня Алёшей зовут.
А военный сейчас же убежал бегом из комнаты.
Тётенька говорит:
— Ты не плачь. Сейчас мама придёт. Вон смотри, лошадка какая хорошенькая.
Как я нашелся
Вдруг я услышал, как на весь вокзал закричал опять этот великанский голос:
— Мальчик в белой матросской шапочке и синей курточке, Алёша Почемучка, находится в комнате матери и ребёнка.
— Вот, слышишь? — говорит тётенька. — Мама узнает, где ты, и сейчас придёт.
Все девочки и мальчики вокруг меня стоят и смотрят, как я плачу. А я уже не плачу. Вдруг двери открылись: прибегает мама.
Я как закричу:
— Мама!
А мама уже схватила меня в охапку. Тётенька ей скорей дверь открыла и говорит:
— Не спешите, ещё время есть.
Смотрю — и папа уже прибежал.
А мама говорит:
— Хорошо, что по радио сказали. А то бы совсем голову потеряла.
А папа говорит:
— С ума сойти с этим мальчишкой!
Мама прямо понесла меня в вагон и говорит дяденьке-кондуктору:
— Нашёлся, нашёлся…
Вагон
В вагоне — длинный коридор, только узенький. Потом мама отворила дверь, только не так, как в комнате, что надо тянуть к себе, а дверь как-то вбок уехала. И мы вошли в комнату. Мама посадила меня на диван. Напротив тоже диван, а под окошком столик, как полочка. Вдруг в окошко кто-то постучал. Я посмотрел, а там за окном папа. Смеётся и мне пальцем грозит.
Я встал ногами на диван, чтобы лучше видеть, а диван мягкий и поддаёт, как качели. Мама сказала, чтобы я не смел становиться ногами на диван, и посадила меня на столик.
Собачка Инзол
Вдруг я услышал, что сзади кто-то входит. Оглянулся и вижу: это та самая собака с жёлтым бантом, и с ней тётя на цепочке. Я забоялся и поджал ноги, а тётя сказала:
— Не бойся, она не укусит.
— Почему?
— Ах, — сказала тётя, — ты, наверное, и есть Почемучка, который потерялся. Ты — Алёша? Это про тебя радио говорило? Ну да, — говорит, — в белой шапочке и в синей курточке.
Тут вошёл к нам дядя, немножко старенький, тоже с чемоданом. А собака на него зарычала. А Собакина хозяйка сказала:
— Инзол, тубо!
И собака начала дядю нюхать. А дядя свой чемоданчик положил наверх, на полочку. Полочка не дощаная, а из сетки, как будто от кроватки для детей. Дядя сел и спрашивает:
— Вы едете или провожаете?
Тётя говорит:
— Еду.
Дядя спрашивает:
— Собачка тоже с нами поедет? А этот мальчик ваш?
Тётя сказала, что собачка поедет и что собачку зовут Инзол, а моя мама сейчас придёт, а меня зовут Алёша Почемучка.
— Ах, — говорит дядя, — это ты от мамы убежал? А теперь, кажется, мама от тебя убежала. Ну что же, — говорит, — поедешь с этой тётей. И со мной. И с собачкой.
Я как крикну:
— Не хочу!
И прямо соскочил со столика и закричал со всей силы:
— Мама!
Собачка залаяла. Я побежал к двери, собачка тоже. Какие-то чужие там, в коридорчике, и, смотрю, мама всех толкает, бежит ко мне.
— Что такое? Ты что скандалишь? Я ведь здесь, дурашка ты этакий!
Взяла меня на руки и говорит:
— Вон гляди — папа. Сейчас поедем.
Как мы поехали
И вдруг громко-громко загудел гудок. Сзади дядя сказал:
— Ну вот, паровоз свистнул — значит, поехали.
А папа за окном что-то кричал, только ничего не слышно. Рот раскрывает, а ничего не слышно. Потом под полом заурчало, и на платформе все поехали назад, а это мы поехали вперёд, и все замахали руками, шапками. А папа шёл рядом с нашим окном, махал шапкой и что-то ртом говорил. Ничего не было слышно. Мама мне сказала:
— Помахай папе ручкой.
Я стал махать; папа засмеялся. А мама всё говорила папе:
— Хорошо! Хорошо!..
А всё равно она ничего не слыхала, что папа говорил. Мы уже совсем скоро поехали. Папа немножко пробежал, махнул кепкой и остался.
Какая железная дорога
Мы с мамой сели на диванчик, и я сказал:
— Это потому так гудит внизу, что наша дорога железная.
А дядя говорит:
— Ты думаешь, она как доска железная? Как железный пол? Нет, брат.
Я говорю:
— Почему?
— А потому, что там лежат всего две железины — рельсы, гладкие и длинные-длинные. По ним наши колёса катятся и вагончики бегут шибко-шибко.
Я сказал:
— Почему?
Мама сказала:
— Не приставай к дяде.
А дядя говорит:
— А потому, что впереди паровоз тянет. У паровоза машина. Она крутит ему колёса.
Я сказал:
— Почему?
— А потому, что в паровозе пар. Там котёл с водой и огонь жгут. От воды пар идёт прямо в машину. Вот завтра, как станем на станции, пойдём с тобой паровоз смотреть.
А я сказал:
— А если колесики соскочат?
— Куда? — говорит дяденька.
— С этих…
А дяденька говорит:
— С рельсов? Бывает, соскакивают. Ух, тогда что выходит!
И дяденька рассказал, что один раз он ехал и вдруг сам паровоз соскочил с рельсов и не по железу побежал, а прямо по земле. А машинист поезд остановил. Мама говорит:
— Не рассказывайте страшного: я спать не буду.
А дяденька говорит:
— А ничего страшного и не было. Машинист остановил, вот и всё. Да и я могу поезд остановить хоть сейчас!
Как поезд остановили
Мама и тётенька с собачкой стали говорить, что он не может поезд остановить. Пусть как угодно хочет — не остановит.
А дяденька говорит:
— Нет, могу!
Мама говорит:
— Фу, какие глупости! Как не стыдно!
А я у дяденьки на коленях сидел. Он меня снял, сразу вскочил и хватается за ручку. А ручка была на стенке, очень блестящая, а от неё красная палка. Это не палка, а трубка. Дяденька как дёрнет за ручку, и вдруг всё как загудит… Мама чуть с дивана не полетела, собака тётеньке на колени вскочила, а я за дядины штаны ухватился — и не упал.
И поезд стал. А потом паровоз начал свистеть, а в коридоре все начали кричать. А дяденька меня отцепил, вышел в коридор и громко крикнул:
— Не кричите, это ничего! Это я остановил, сейчас поедем дальше.
И мы, правда, поехали.
Потом к нам пришёл кондуктор и стал дяденьке говорить, как он смел поезд останавливать. А дяденька сказал, что он очень главный инженер и захотел узнать: можно остановить или нет. И ушёл куда-то с кондуктором.
Мама очень испугалась, что его кондуктор увёл, а тётенька сказала, что хоть он и главный инженер, а глупый, и ему обязательно попадёт, и что останавливать можно, только если кто-нибудь свалится вон. Мальчик, например, какой-нибудь. Тогда всякий может дёргать за ручку, и за это ничего не будет.
Потом дяденька к нам опять пришёл, очень красный, и нарочно смеялся и сказал, что теперь спать надо, и всё говорил:
— Ну, ладно, ничего. Поехали! Поехали!
Наверное, его всё-таки ругали.
Как мы спать легли
Потом дяденька взял наш диван за спинку, за самый низ, и потянул. Я думал, что он ломает. А спинка загнулась вверх и стала как полочка над нашим диваном. А у нас внизу стало как домик: сверху крыша. И зацепками инженер прицепил её, чтобы она вниз не падала. Потом сам залез наверх и говорит:
— Вот как славно! Хочешь ко мне? Давай руки.
Он меня схватил за руки и поднял. Там, наверху, вышел тоже диван. Пришёл кондуктор и спросил билеты, и за собачку тоже спросил билет. Тётенька дала собачке билет в зубы и сказала:
— Инзол, подай кондуктору билет. Ну, скорее!
Инзол стал лапками на кондуктора и протянул мордочку с билетом. Кондуктор боялся, а всё-таки взял, и Инзол не укусил и билет отдал. Кондуктор сказал:
— Он в цирке работает?
А Инзола хозяйка сказала:
— Нет, он в кино показывается.
А потом мама постелила, и мы легли спать.
Как ночью приехали на станцию
Вдруг я проснулся, оттого что внизу у нас, под полом, заскрипело. Поезд остановился. Наш вагон тряхнулся. У нас темно, только синенькая лампочка чуть светит. А вагон ещё раз тряхнулся и совсем стал. Я испугался и закричал:
— Ой, колёса сошли! Мама, паровоз по земле пошёл!
Я так закричал, что все проснулись. Собачка рычит. А дядя сверху говорит:
— Что ты, дурашка? Это станция. Сейчас посмотрим.
Слез сверху и — к окну, а на окне тёмная занавеска, и ничего не видно. Дядя её снизу подёргал, и она убежала наверх. А за окном свет, фонари. Люди бегают, и у нас в коридоре тоже затопали.
Мама мне говорит:
— Фу, какой ты скандальный!
А дядя говорит:
— Это станция. Хорошая станция. Это Бологое.
Мама меня к окну не пустила, а собачка влезла и смотрела. Я стал дядю спрашивать, что там видно, а мама сунула мне яблоко и говорит:
— Ешь и молчи.
Яблоко было страшно кислое, и я заснул.
Как мы в вагоне умывались
Я утром проснулся, а все уже встали. Мама меня одела, взяла мыло и полотенце и говорит:
— Пойдём мыться!
А поезд шёл со всей силы, и нас шатало так, что даже смешно. Как будто это нарочно. А это потому, что скоро идёт. Мы прошли в самый конец по коридорчику, а там дверка и маленькая комнатка — уборная. И умывальник там есть. Большой, фарфоровый, как корыто. А над ним кран, и никакой ручки нет. А как снизу поддашь в кнопочку, так из него вода сразу сильно-сильно. Только высоко. Мама меня держала, и я сам вымылся. А перед умывальником, на стенке, — зеркало, и видно, когда моешься. А в это время поезд стал останавливаться, и кто-то постучал к нам в дверь и сказал:
— Кончайте, граждане. На остановках нельзя.
Мама открыла дверь и говорит:
— А мы уже и кончили.
Как нам кофе принесли
Когда мы пришли в нашу комнату, я стал смотреть в окно и увидел, что мы стоим против дома. А перед домом — платформа. А сверху платформы — крыша. И люди ходят с чемоданчиками, с узелками. А дядя мне показывает:
— Вон, видишь, дяденька стоит. Это начальник станции. Он в красной шапке.
Я сказал:
— Почему?
— А чтобы его видней было. Как надо начальника, сейчас смотри: где красная шапка? А это всё — станция.
И дядя показал мне на дом. А там двери открылись, и из них вышли всё тётеньки, тётеньки, и все с подносами. На подносах стаканы. И скорей — к поезду.
Я говорю:
— Почему?
А мама говорит:
— Вот сейчас увидишь. Слезай-ка со стола.
И постелила на столик салфетку. Я только слез, слышу — сзади говорят:
— Кофею, чаю кому угодно?
— Бутерброды, пирожки, яблоки! Кому угодно?
И мама взяла себе чаю, мне — кофе. Это тётенька нам в вагон принесла. И бутерброды мама купила: мне с колбасой, а себе — с сыром. Дяденька тоже взял чаю. И собаке тоже купили бутерброд.
А мама говорит:
— Не копайся, пей скорей. Сейчас поедем.
А я не мог скорей, потому что собачка ходила на ножках, как человек, и лапками просила, чтобы тётенька ей бутерброд дала. А потом она съела бутерброд и стала у меня просить. Я скорей откусил кусок. А что осталось, хотел собачке дать.
А тётенька как крикнет:
— Инзол, тубо! Как не стыдно!
И собачка совсем под стол залезла. Я всё успел допить и доесть. Потом стаканы у нас взяли назад.
Я спросил:
— А когда Москва?
Дяденька мне сказал, что скоро. И тут паровоз засвистел, и мы поехали.
Я стал смотреть в окно и ждать Москву.
А дяденька говорит:
— Вот ты вниз посмотри. Вон они, рельсы.
Как автомобиль хотел обогнать наш поезда
А там, внизу, рядом с нами шли всё время два рельса. И дядя сказал, что по ним тоже поезда ходят. Я смотрел на рельсы, и вдруг что-то страшно зафыркало, загремело, и у нас темно стало. Я со страху не успел заплакать, а в окне что-то замелькало, и мне сразу показалось, что на нас налетела страшная машина.
Дяденька меня схватил и говорит:
— Не бойся. Это встречный поезд.
А пока я хотел забояться, опять стало светло, и поезд мимо прошёл. Это он по тем рельсам пробежал, что рядом с нами.
В окно видно было поле, а дальше — деревья. А совсем близко — дорога, а по дороге бежал автомобиль. Мы скорей, и он скорей. Поезд ещё скорей, а автомобиль тоже скорей. А потом даже стал обгонять. И мне уже в окно не стало видно, так он скорей убежал.
Я сказал:
— Почему?
А дяденька говорит:
— Он хочет нас обогнать и впереди нас через нашу дорогу переехать.
А потом дяденька кричит:
— Смотри, смотри!
И я увидел домик, а потом дорога — прямо на наш путь. И дорога палкой перегорожена, очень большой. А за ней стоит автомобиль и ждёт. А перед палкой стоит дяденька, руку вперёд вытянул и держит жёлтую палочку.
Я закричал:
— Почему? Почему?
Что значит желтый флаг
А дяденька автомобилю рукой замахал и кричит:
— Не поспели, не поспели! Вот видишь: автомобиль хотел свернуть и переехать через наш путь. А сторож ему перегородил дорогу, а то автомобиль поедет через рельсы, а поезд на него наскочит и раздавит.
Я сказал:
— А почему сторож жёлтую палочку держит?
А тут мама говорит:
— Чего ты пристаёшь? Это не палочка, а флаг. Только он его смотал, чтобы не трепался.
А дяденька говорит:
— И вовсе не для того! А если флаг смотан — это значит, поезд может идти полным ходом. А если флаг распущен, болтается — значит, надо идти потихоньку.
А я всё смотрел вперёд и опять увидел будку, и там уже не сторож стоял, а тётенька, и тоже флаг держала, и опять замотанный. А потом я вдруг увидал: стоит какой-то человек, держит флаг, как дяденька сказал, что он болтается. И мы пошли очень тихо.
Как переехали через реку
Потом я увидел: стоит красноармеец с ружьём.
Потом ещё один, тоже с ружьём. И вдруг перед окном — решётка из очень толстых рельсов. А за решёткой внизу я увидал: вода, и лодочки плавают.
Мама вскочила и говорит:
— Что, мост? Мост? Это мы через реку едем? Ах, как интересно!
А я сказал маме:
— А ты флаг не видала!
Внизу на лодочке ехали мальчики и махали нам руками. Я помахал, и дяденька тоже.
А я всё-таки сказал маме:
— Ты не видала, а флаг болтался. Оттого мы и поехали тихо.
А потом немного проехали, и мама говорит:
— А вон, гляди, речку-то как видно! А вон и мост.
А мост вот какой: он как ящик. Только весь из решёток и через речку лежит — с одного берега на другой. Только решётки железные, страшно толстые. И он с концов не закрыт. Поезд с одного боку вбегает, а с другого выбегает и уж на другом берегу.
Наш паровоз
Я смотрел в окно и вдруг увидел весь наш поезд. Дорога загибалась вбок, и мне стало видно наш паровоз. Он шёл впереди всех вагонов. Самый первый. Длинный, чёрный. Впереди — труба. Только очень маленькая. Из неё пар. А сзади — будочка. А сам паровоз на красных колёсах. На очень больших, и паровоз их быстро вертит.
Инженер мне сказал, что в будочке машинист. Он захочет — может паровоз пустить самым быстрым ходом, так что только держись! А захочет — совсем остановит. Захочет — засвистит. И у него в будочке тоже ручка такая есть, чтобы весь поезд остановить, как у нас в вагоне. И ещё там другой дядя есть. Он не машинист, а кочегар. Это значит, что он в паровозе огонь разжигает. Там печка, и кочегар туда уголь кидает.
А за паровозом — большой чёрный ящик на колесиках. Он большой, как вагон, и дядя сказал, что это тендер. Там уголь для паровозной печки и вода для котла.
Как нас семафор не пустил
Тут вдруг паровоз засвистел. Поезд начал останавливаться. Потом совсем остановился. А паровоз всё свистит, свистит. А в вагоне все заходили, выскочили в коридор, и все говорят:
— Что случилось? Что такое?
И все пошли по коридору к дверям. Мама тоже вскочила и тоже говорит:
— Не знаете, что случилось?
Я посмотрел в окно: из вагона люди выскочили, все глядят вперёд и пальцами показывают куда-то туда. Дядя-инженер тоже вышел из вагона, стал у нас под самым окошком и папироску закурил. Мама стала стучать в окно и рукою махать, чтобы он к нам шёл. Он и подошёл.
Мама спрашивает:
— Что, что там?
— Не волнуйтесь. Просто семафор закрыт.
Мама говорит:
— Страшно всё-таки. Наверно, что-нибудь случилось.
А дядя-инженер вдруг как рассердится и стал кричать:
— Чего страшно? Семафор — это столб такой. А наверху дощечка. Если дощечка стоит вбок, — значит, ехать нельзя.
А я закричал:
— Почему?
— А потому, что на станции места нет. Там другой поезд стоит. Вот нам и показывают, чтобы мы подождали.
— Почему же паровоз свистит? — говорит мама. — Может быть, опасно?
— А он хочет, чтобы скорей пустили, вот и кричит. Свистком кричит.
Как один дяденька остался
Потом поезд двинулся. Тихонько-тихонько. И все стали влезать в вагоны. А один дяденька не успел. Бежит, кричит. А поезд всё шибче.
Мама говорит:
— Вот теперь бы остановить поезд. Ручкой, ручкой!
И показывает дяденьке на ручку. Пусть он дёрнет, как тогда, чтобы поезд остановился. А дяденька-инженер говорит:
— Нет, пусть теперь другой кто-нибудь. Я больше уже не хочу.
Вышел в коридор, а там уже кричат:
— Кондуктор, кондуктор! Человек остался!
Вдруг тоненьким свистком кто-то засвистел, как милиционер:
— Трю-у! Трю-трю!
Паровоз свистнул, и поезд остановился. Потом все глядели, как тот дяденька догоняет, и кричали:
— Скорей! Скорей!
А потом я видел: этот дяденька, красный весь, к нам пришёл. Очень бежал.
И говорит:
— Это главный кондуктор дал свисток, чтобы остановили, а то бы я остался.
Мама мне говорит:
— Ага! Вот видишь! Вот видишь!
А я вовсе никогда не выходил.
Потом я семафор видел. Рядом с нашей дорогой он стоял. Очень высокий, а наверху дощечка, как флаг, только она уже вверх смотрела. Это значит — можно проезжать, и мы приехали на станцию.
Как в тендер воду наливали
Я в окошко видел, как наш паровоз, с тендером вместе, по другим рельсам прибежал и стал против нас. А тут был толстый столб, а из него вбок труба, тоже очень толстая. И вдруг какой-то человек влез на тендер, потом поймал эту трубу, а она поворачивается, и он повернул её к себе, на тендер. И из трубы вода пошла. Это он воду в тендер наливает, чтобы потом её в котёл напускать. Для пара. Паровоз паром возит, потому он и называется паровоз.
А тётенька взяла собачку и говорит:
— Инзол, пойдём! Гулять, гулять, Инзол!
Прицепила цепочку, поправила бантик на собачке и пошла.
— Вы смотрите, не останьтесь, — говорит мама, — а то уедем без вас.
А тётенька говорит:
— Вон паровоз ещё воды набирает. Без паровоза не уедете.
А мама достала колбасы и булки, а потом дала мне конфет и позволила, чтобы я одну конфетку собачке дал.
Я всё боялся, что собачка с тётенькой останутся, и всё боялся, что паровоз свистнет. Потому что он ушёл уже от воды. Но потом ударили в колокол: бум!
И тут тётенька с собачкой пришла, и мы поехали.
Какие вагоны всякие бывают
И мы проезжали мимо красных вагонов. Они без окон. Только два маленьких окошечка под крышей. А посредине вагона — большие двери, как ворота. Эти вагоны не для людей, а для ящиков и для всяких мешков. И это товарные вагоны. Так инженер сказал. А потом совсем смешные были. Колёса как у вагона, а наверху лежит боком большущий бидон, как длинная бочка. Туда керосин наливают и возят.
Я сказал, что это бочки, а дядя-инженер сказал, что это цистерны. Я спросил: почему? А дядя говорит: потому что так называются, вот и всё.
А я всё шёпотом говорил:
— Нет — бочки, нет — бочки!..
И вдруг тётя, которая с собачкой, закричала:
— Ой, надо собираться! Сейчас Москва.
Мы приехали
Мама стала наши подушки завязывать. Инженер стал чемодан доставать. Начали толкаться. Меня совсем в коридор вытолкнули. А в коридоре уже все стоят в пальто, в шапках, и чемоданчики в руках. Наш паровоз засвистел. И вдруг стало темно, как вечером. И поезд остановился.
Мама закричала:
— Алёшка! Какой несносный! Где ты? Опять потеряешься! — и схватила меня за руку.
Из коридора все пошли. А потом прибежали носильщики. Такие, как у нас там, на вокзале, в белых фартуках. И мы вышли на платформу.
Дядя-инженер говорит:
— Вот и Москва!
А я сказал:
— Это не Москва, а вокзал.
А дядя говорит:
— Ну да, вокзал. А сейчас Москву увидишь. Прощай, Алёшка!
И ушёл.
Как я видел машиниста
Мы с мамой очень тихо шли, потому что людей много. Это все из нашего поезда вышли. Мне ничего не было видно. А потом дошли до паровоза. Он стоял и шипел. А из паровозной будочки, из окна, смотрел машинист. Когда мы совсем подошли, я стал махать ему рукой, чтобы он увидел. А он не видел, потому что я маленький. Тут все стали, и нас с мамой совсем затолкали. К самому паровозу. Туда, где машинист. Паровоз очень шипел, а я всё равно со всей силы крикнул:
— Дядя машинист!
Он посмотрел вниз и увидел меня. Я стал махать рукой и закричал:
— Это я потерялся! Это про меня радио кричало!
А машинист засмеялся и тоже мне рукой помахал.
А паровоз — как бочка, чёрный, длинный. А труба совсем маленькая.
Я всё хотел, чтобы он свистнул, но он не свистнул.