Гиблое место
Много таких же, как и не я, начиная с германской кампании, ходят по русской земле и не знают, к чему бы им такое приткнуться.
И верно. К чему приткнуться человеку, если каждый предмет, заметьте, свиное корыто даже, имеет свое назначение, а человеку этого назначения не указано.
А мне от этого даже жутко.
И таких людей видел я немало и презирать их не согласен. Такой человек мне лучший друг и дорогой мой приятель.
Конечно, есть такие гиблые места, где и другие тоже ходят. Страшные. Но такого страшного жулика я сразу вижу. Взгляну и вижу, какой он есть человек.
Я их даже, гадюк, по походке, может быть, отличу, по самомалейшей черточке увижу.
Я вот, запомнил, встретил такого человека. О нем мне и посейчас жутковато вспоминать.
Я в лесу его встретил.
Так вот, представьте себе пенек, а так он сидит. Сидит и на меня глядит.
А я иду, знаете ли, смело и его будто и не примечаю.
А он вдруг мне и говорит:
Ты, говорит, это что?
Я ему и отвечаю:
Вы, говорю, не пугайтесь, иду я, между прочим, в какую-нибудь там деревню на хлебородное местечко в рабочие батраки.
Ну, говорит, и дурак (это про меня то есть). Зачем же ты идешь в рабочие батраки, коли я, может быть, желаю тебя осчастливить? Ты, говорит, сразу мне приглянулся наружной внешностью и беру я тебя в свои компаньоны. Привалило тебе немалое счастье.
Тут я к нему подсел.
Да что ты? отвечаю. Мне бы, говорю, милый ты мой приятель, вполне бы неплохо сапожонками раздобыться.
Гм, говорит, сапожонками… Дивья тоже. Тут, говорит, вопрос является побольше. Тут вопрос очень даже большой.
И сам чудно как-то хихикает, глазом мне мигун мигает и все говорит довольно хитрыми выражениями.
И смотрю я на него: мужик он здоровенный и высокущий и волосы у него, заметьте, так отовсюду и лезут, прямо-таки лесной человек. И ручка у него тоже… Правая ручка вполне обыкновенная, а на левой ручке пальцев нет.
Это что ж, вспрашиваю, приятель, на войне пострадал, в смысле пальцев-то?
Да нет, мигает, зачем на войне? Это, говорит, дельце было. Уголовно-политическое дельце. Бякнули меня топором по случаю.
А каков же, вспрашиваю, не обидьтесь только, случай-то?
А случай, говорит, вполне простой: не клади лапы на чужой стол, коль топор вострый.
Тут я на него еще раз взглянул и увидел, что он за человек. А после немножко оробел и говорю:
Нет, говорю, милый ты мой приятель. Мне с тобой не по пути. Курс у нас с тобой разный. Я говорю, не согласен идти на уголовно-политическое дело, имейте это в виду.
Так вот ему рассказал это, встал и пошел. А он мне и кричит:
Ну, и выходит, что ты дурак и старая сука (это на меня то есть). Пошел, проваливай, покуда целый.
Я, безусловно, за березку, да за сосну и теку.
И вот, запомнил, пришел в деревню, выбрал хату наибогатенькую. Зашел.
Жил-был там мужик Егор Саввич. И такой, знаете ли, прелестный говорун мужик этот, Егор Саввич, что удивительно даже подумать. Усадил он меня, например, к столу, хлебцем попотчевал.
Да, отвечает, это можно. Я возьму тебя в работники. Пожалуйста. Что другое не знаю, может быть, ну, а это сделайте ваше великое удовольствие могу. Делов тут хоть и не много, да зато мне будет кое с кем словечком переткнуться. А то баба моя совсем глупая дура. Ей бы все пить да жрать, да про жизнь на картишках гадать. Можете себе представить. Только, говорит, приятный ты мой, по совести тебе скажу, место у нас тут гиблое. Народу тут множество-многое до смерти испорчено. Босячки всякие так и ходят под флагом бандитизма. Поп вот тоже тут потонул добровольно, а летом, например, матку моей бабы убили по случаю. Тут, приятный ты мой, места вполне гиблые. Смерть так и ходит, косьем помахивает.
Так вот поговорили мы с ним до вечера, а вечером баба его кушать подает.
Припал я тут к горяченькому, а он, Егор Саввич, так и говорит, так и поет про разные там дела-делишки и все клонит разговор на самые жуткие вещи и приключения и сам дрожит и пугается.
Рассказал он мне тогда, запомнил, случай, как бабку Василису убили. Как бабка Василиса на корячках у помойной кучи присела, а он, убийца, так в нее и лепит из шпалера и все, знаете ли, мимо. Раз только попал, а после все мимо.
А дельце это такое было.
Пришли к ним, например, два человека и за стол без слова сели. А бабка Василиса покойница яд была бабка. Может быть, матка у ней была из полячишек.
Ладно. Бабка Василиса видит, что смело они так сели, и к ним.
Вы, говорит, кто ж такие будете, красные, может быть, или, наверное, белые?
Что они такое ответили я не слышал, я, скажу по правде, за квасом в тот момент вышел.
Но только прихожу бабка Василиса очень даже яростно с ними грызется и в голос орет. А один такой беловатый из себя уставился на нее, как козел на воду, и после хвать ее за руку без объяснения причин и потащил ко двору.
Да-с, вот каков был случай.
Я тогда Егор Саввича, запомнил, даже побранил по-всякому.
Чего ж это ты, побранил, за бабку-то не вступился? Явление это вполне недопустимое.
А он:
Да, говорит, недопустимое, сознаю, но говорит, если б она мне родная была матка, то да, то я, я очень вспыльчивый человек, я, может быть, зубами бы его загрыз, ну, а тут не родная она мне матка, бабы моей матка. Сам посуди, зачем мне на рожон было лезть?
Спорить я с ним не стал, меня ко сну начало клонить, а он так весь и горит и все растравляет себя на страшное.
Хочешь, говорит, я тебе еще про попа расскажу? Очень, говорит, это замечательное явление из жизни.
Что ж, отвечаю, говори, если на то пошло. Ты, говорю, теперь хозяин.
Начал он тут про попа рассказывать, как поп потонул.
Жил-был, говорит, поп Иван, и можете себе представить…
Говорит это он, а я слышу стучит ктой-то в дверь и голос-бас войти просит.
И вот, представьте себе, всходит этот самый беспалый, с хозяином здоровается и мне все мигун мигает.
Допустите, говорит, переночевать. Ночка, говорит, темная, я боюся. А человек я богатый.
И сам, жаба, кихикает.
А Егор Саввич так в мыслях своих и порхает.
Пусть, говорит, пусть. Я ему про попа тоже расскажу. Жил-был, говорит, поп и, можете себе представить, ночью у него завыла собака.
А я взглянул в это время на беспалого, ухмыляется, гадюка. И сам вынимает серебряный портсигарчик и папироску закуривает.
Ну, думаю, вор и сибиряк. Не иначе, как кого распотрошил. Ишь ты какую вещь стибрил.
А вещь вполне роскошный барский портсигар. На нем, знаете ли, запомнил, букашка какая-нибудь, свинка…
Оробел я снова и говорю для внутренней бодрости:
Да, говорю, это ты, Егор Саввич, например, про собаку верно. Это неправда, что смерть старуха с косой. Смерть маленькое и мохнатенькое, катится и кихикает. Человеку она незрима, а собака, например, ее видит и кошка видит. Собака, как увидит мордой в землю уткнется и воет, а кошка та фырчит и шерстка у ней дыбком становится. А я вот, говорю, такой человек, смерти хотя и не увижу, но убийцу замечу издали и вора, например, тоже.
И при этих моих словах на беспалого взглянул.
Только я взглянул, а на дворе:
У… у…
Как завоет собака, так мы тут и зажались.
Смерти я не боюсь, смерть мне очень даже хорошо известна по военным делам, ну, а Егор Саввич человек гражданский, частный человек.
Егор Саввич как услышал у… у…, так посерел весь, будто лунатик, заметался, припал к моему плечику.
Ох, говорит, как вы хотите, а это, безусловно, на мой счет. Ох, говорит, моя это очередь. Не спорьте.
Смотрю и беспалая жаба сидит в испуге. Егора Саввича я утешаю, а беспалая жаба такое:
С чего бы, говорит, тут смерти-то ходить? Давай те, говорит, лягем спать поскореича. Завтра-то мне (замечайте) чуть свет вставать.
Ох, думаю, хитрый мужик, сволочь такая, и как красноречиво выказывает свое намеренье. Ты только ему засни, а он тиликнет тебя, может быть, топориком и баста, чуть свет уйдет. Нет, думаю, не буду ему спать, не такой я еще человек темный.
Ладно. Пес, безусловно, заглох, а мы разлеглись, кто куда, а я, запомнил, на полу приткнулся.
И не знаю уж как вышло, может, что горяченького через меру покушал, задремал.
И вот представилась мне во сне такая картина.
Сидим мы будто у стола, как и раньше, и вдруг катится, замечаем, по полу темненькое и мохнатенькое. Докатилось оно до Егора Саввича и прыг ему на колени, а беспалый нахально хохочет. И вдруг слышим мы ижехерувимское пение и деточка будто такая маленькая в голеньком виде всходит и передо мной во фронт становится и честь мне делает ручкой.
А я будто оробел и говорю:
Чего, говорю, тебе, невинненькая деточка нужно? Ответьте мне для ради бога.
А она будто нахмурилась, невинненьким пальчиком указует на беспалого.
Тут я и проснулся. Проснулся и дрожу. Сон, думаю, в руку. Так я об этом и знал. Дошел я тихоньким образом до Егор Саввича, сам шатаюсь.
Что, вспрашиваю, жив ли, говорю?
Жив, говорит, а что такоеча?
Ну, говорю, обними меня, я твой спаситель, буди мужиков, вязать нужно беспалого сибирского преступника.
Разбудили мы мужиков, стали вязать беспалого, а он, гадюка, представляется, что не в курсе дела.
Ну, слово за слово, улики я против него собрал, портсигарчик тоже нашел, а он перешептался, может быть, с мужичками, подкупил их, наверно, и вышло тут дельце совершенно темное. Сами же мужички на меня насели.
Ступай, говорят, лучше из нашей губернии. Ты, говорят, только людей смущаешь, сучье мясо. Человек это вполне прелестный человек. Заграничный продавец. Он для нас же, дураков, дело делает спиртишко из-за границы носит.
Ну, говорю, драться вы не деритесь. Вы есть темные людишки и обижаться мне на вас нечего. Обольстила вас беспалая жаба, ну, да мне видение мое сонное вполне дороже.
Собрал я свое барахлишко и пошел.
А очень тут рыдал Егор Саввич. Проводил он меня верст аж за двадцать от гиблого места и все рассказывал разные разности.