19. Обратно домой
Обратно мы шли по шоссейной дороге. Я думал, так будет быстрее. Сначала я пел: «Солнышко ясное, наша жизнь прекрасная!» Потом на спине тащил Бобу.
Я не мог его долго тащить, и мы сели на камень. Кругом жёлтая степь.
Вся трава сгорела от солнца. Мчатся мимо машины. Проехал танк.
Боба как заорёт:
— Папа едет! Вон папа едет!
Он решил, что папа в танке. Почему он так решил, я не знаю. Он стал так орать, что я думал, он лопнет. Хотел бежать следом за танком.
Вы бы видели, как он орал, — грузовик даже остановился.
Шофёр говорит:
— Вы, ребятки, чего?
— Мы, — говорю, — домой идём.
— А малыш чего?
— Папа наш в танке уехал, — говорит Боба.
— Врёт он всё, — говорю, — ни в каком танке он не уехал. Он в вагоне уехал.
Шофёр говорит:
— Всё ясно, хотя не совсем. Ну, садитесь, живо!
Мы сели к нему в кабину. И во весь дух помчались.
— Значит, вы здесь одни, — говорит шофёр.
— Мы, — говорю, — к папе ездили. Мы провожать папу ездили.
— Ах вот оно что! — говорит шофёр. — А мама где?
— Мама дома, мы сами пошли.
— Ну и ну! — говорит шофёр.
— Папа наш капитан Красной Армии, — говорю.
— Совсем хорошо, — говорит шофёр.
— Он с Чапаевым воевал, — говорю.
— Да ну! — говорит шофёр.
— Честное слово! Воевал он с Чапаевым, а Чапаева потом убило…
— Прямо с ним рядом воевал?
— А как же, — говорю, — отдельно, что ли, конечно рядом!
— Интересно, — говорит шофёр.
Ему очень понравилось, что мой папа с Чапаевым воевал. Только он немножко не верил.
— Что, не верите? — говорю. — Очень даже напрасно! А ещё папа был моряком. Он на шхуне «Мария» плавал. Он эту шхуну мне рисовал. Замечательная была шхуна! Парусов — тысяча! Мачты — во! — громадные такие мачты, а нос длиннющий-длиннющий… Только это давно было…
— Ну и ну! — говорит шофёр.
— А вообще папа мой не военный. И не моряк. Это раньше он был моряком. А сейчас папа мой музыкант. Он даже музыку пишет. Только у него не очень получается. Но он всё равно пишет. А мама говорит: не стоит, раз не получается. А вы как думаете, стоит?
— Ну и врёшь же ты всё, — говорит шофёр. — Вроде маленький, а врать горазд. И шхуну приплёл, и Чапаева, а тут ещё эта музыка…
— А вы, — говорю, — у Ливерпуля спросите, он вам скажет.
— У кого?
— У Ливерпуля.
— Что это за Ливерпуль такой?
— Как, — говорю, — кто такой? Ливерпуль — это Ливерпуль…
— Я, — говорит, — с тобой разговаривать не буду, если ты мне будешь глупости говорить…
Я говорю:
— Вот приедемте, я вас с ним познакомлю.
— С кем?
— С Ливерпулем.
— Что это, попугай такой, что ли?
— Не хотите, не верьте, — говорю, — как хотите.
— Да ладно уж, — говорит шофёр.
— Вы что везёте? — спрашивает Боба.
— Песок, — говорит шофёр.
Боба его про песок стал расспрашивать: что за песок, есть ли там ракушки, куда этот песок везут.
Шофёр ему отвечал всё в шутку, и Боба был очень доволен.
— Я, — говорит Боба, — хочу туда в кузов, в песок, а вы здесь поезжайте, разрешите мне, пожалуйста, в песок.
Ему, конечно, не разрешили, и он всё дулся.
Шофёр нас довёз до дому. Пожал мне и Бобе руки, передал привет Ливерпулю.
И мы домой побежали.
Ой, что тут было! Наша мама вся совершенно бледная. Сидит и плачет.
В это время мы входим.
Мама. Где вы были?
Я. У папы. Там нас колбасой накормили.
Мама. Какой колбасой?
Боба. Ливерной.
Я. Там нас ливерной колбасой накормили.
Мама. Кто накормил?
Я. Мы ездили к папе…
Мама. Каким образом?
Я. На поезде.
Мама. Боже мой!
Я. А обратно мы шли пешком…
Мама (кричит). Откуда вы шли пешком?!
Я. Из Бал ад жар.
Мама. Из Баладжар?!
Я. Я видел папу…
Боба. Я видел танки!
Мама просит воды. Маме плохо. Я бегу за водой на кухню.