Ледоход

На все мои вопросы отцу и Евсеичу: «Когда мы поедем в Сергеевку?» — обыкновенно отвечали: «А вот как река пройдёт».

И наконец пришёл этот желанный день и час!

Торопливо заглянул Евсеич в мою детскую и тревожно-радостным голосом сказал:

— Белая тронулась!

Мать позволила, и в одну минуту, тепло одетый, я уже стоял на крыльце и жадно следил глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, тёмного, а иногда и жёлтого льда.

Далеко уже уплыла поперечная дорога, и какая-то несчастная чёрная корова бегала по ней как безумная от одного берега до другого.

Стоявшие около меня женщины и девушки сопровождали жалобными восклицаниями каждое неудачное движение бегающего животного, которого рёв долетал до ушей моих, и мне стало очень его жалко.

Река на повороте загибалась за крутой утёс — и скрылись за ним дорога и бегающая по ней чёрная корова. Вдруг две собаки показались на льду; но их суетливые прыжки возбудили не жалость, а смех в окружающих меня людях, ибо все были уверены, что собаки не утонут, а перепрыгнут или переплывут на берег. Я охотно этому верил и, позабыв бедную корову, сам смеялся вместе с другими.

Собаки не замедлили оправдать общее ожидание и скоро перебрались на берег.

Лёд всё ещё шёл крепкою, неразрывною, бесконечною глыбою. Евсеич, опасаясь сильного и холодного ветра, сказал мне:

— Пойдём, соколик, в горницу; река ещё не скоро взломается, а ты прозябнешь. Лучше я тебе скажу, когда лёд начнёт трескаться.

Я очень неохотно послушался, но зато мать была очень довольна и похвалила Евсеича и меня.

В самом деле, не ближе как через час Евсеич пришёл сказать мне, что лёд на реке ломается. Мать опять отпустила меня на короткое время, и, одевшись ещё теплее, я вышел и увидел новую, тоже не виданную мною картину: лёд трескался, ломался на отдельные глыбы; вода всплёскивалась между ними; они набегали одна на другую, большая и крепкая затопляла слабейшую, а если встречала сильный упор, то поднималась одним краем вверх, иногда долго плыла в таком положении, иногда обе глыбы разрушались на мелкие куски и с треском погружались в воду.

Глухой шум, похожий по временам на скрип или отдалённый стон, явственно долетал до наших ушей.

Полюбовавшись несколько времени этим величественным и страшным зрелищем, я воротился к матери и долго, с жаром рассказывал ей всё, что видел. Приехал отец из присутствия, и я принялся с новым жаром описывать ему, как прошла Белая, и рассказывал ему ещё долее, чем матери, потому что он слушал меня как-то охотнее.

С этого дня Белая сделалась постоянным предметом моих наблюдений. Река начала выступать из берегов и затоплять луговую сторону.

Каждый день картина изменялась, и наконец разлив воды, простиравшийся с лишком на восемь вёрст, слился с облаками. Налево виднелась необозримая водяная поверхность, чистая и гладкая, как стекло, а прямо против нашего дома вся она была точно усеяна иногда верхушками дерев, а иногда до половины затопленными огромными дубами, вязами и осокорями, вышина которых только тогда вполне обозначилась; они были похожи на маленькие, как будто плавающие островки.