По шиверам
Стремительная горная река, круто обогнув скалы, гнала свои мутные волны по широкому плёсу. В середине его вода вдруг, словно взбесившись, принималась плескать и кружиться, волны с ревом кидались в берега, плевали в них грязной пеной и, крутясь, отскакивали назад.
Так бурлили они метров тридцать, а дальше разом утихали и с полкилометра — до нового загиба — опять быстро мчались вперед, унося на себе легкие комья пены.
Из-за скалы вышли две лодки. Они шли против воды бечевой. Каждую тянул один человек, идя по берегу; другой, сидя в лодке, управлялся шестом.
В первой паре тянул низкорослый, весь широкий, рябой Маркелл; в лодке сидел его брат, старший артели, бородатый Ипат. Во второй управлялся шестом Степан, тянул рыжий Лука.
Лодки приблизились к ревущему порогу и остановились. Люди переменились местами: кто тянул — перешел в лодку, кто сидел — взялся за бечеву. И без передышки двинулись вперед.
Бечева сильно резала Степану плечо и грудь. За три дня пути он исхудал, кости проступили, глаза ввалились. Болело всё тело.
Передняя лодка заплясала на бешеных волнах. Согнутая спина Ипата бурым пятном маячила перед глазами.
Через минуту бечева резко дернула плечо Степана и напряглась. Он всем корпусом подался вперед, выбросил руки и медленно, упорно шагал, пружинисто сгибая ноги. Бечева всё глубже впивалась в тело.
— А-а-а! — донеслось до Степана сквозь гул воды. Кричал Лука из лодки, но что — невозможно было разобрать.
— Чего?! — гаркнул Степан, сколько мог из сдавленной веревкой груди. В голове у него помутнело от натуги.
— Смаривай! — донесся голос снизу.
Лука давал знать, чтобы Степан ослабил бечеву: лодка шла прямо на камень.
Степан не сообразил сразу. Его рвануло, сбило с ног и поволокло по каменистому берегу к воде. Над самым обрывом он успел упереться обеими руками в большой камень и повис над бурлящей рекой.
На одно мгновенье он увидел под собою неистовую пляску волн. Волны, подскакивая, обнажали острые камни на дне.
Степан успел только подумать: «Смерть!»
И сейчас же бечева, захлестнув его голову, повернула его лицом к берегу.
Он увидел теперь над собой утес. С голого камня — совсем близко от Степана — свесилась человеческая голова. Голова была вытянута огурцом и вся почти обросла шерстью. Левый глаз вытек, и на его месте была кровавая круглая болячка. Единственным своим глазом голова неподвижно смотрела на Степана. Черный рот улыбался.
Всё это Степан успел заметить в один миг.
Резким движением он высвободился из-под бечевы.
На помощь ему бежал уже Ипат. Он перехватил бечеву, помог Степану и сам повел лодку через порог.
Степан взглянул на скалу. Там торчал только одинокий куст можжевельника. Головы не было.
Кержаки ругали его за неловкость, а он всё еще никак не мог очухаться.
«Померещится же такое! — раздумывал он. — Три дня в тайге, живого человека слыхом не слыхать, а тут этакая харя!»
Он решил ничего не говорить кержакам о своем видении: подумают, — рехнулся.
К полудню сделали привал. Сеткой наспех наловили рыбы, сделали «опал»: прямо в костер покидали рыбу, опалили и спекли. Содрав кожу с чешуей, солили и ели.
— Ты слушай крику-то, — наставительно говорил Степану Ипат. — К самой Горелой подходить станем, так разве такие шиверы пойдут? Кипяток! Еще хлебнем морцовки-то.
Скоро у кержаков разговор перешел на другое.
— К дружку бы завернуть, — обратился Ипат к брату. — Не видать его нонче на берегу-то.
— Небось сам заявится, — отвечал Рябой.
— Про Горелую попытать.
— Сами увидим, занята аль нет. Нечего нам с ним разговоры разговаривать! — ворчал Рябой.
В это время близко от охотников за кустами яростно залаяла собака.
— Гляди вот, — закончил Рябой, — наверняк твой одноглазый дружок пожаловал. Гони ты его!
— Твоя напала! — сказал Ипат Степану. — Запрети собаку.
Степан крикнул в кусты:
— Цыц, Пестря! Подь сюды!
Из кустов выскочил пестрый кобель. За ним показался приземистый человек с большим суком в руке, которым он отбивался от собак.
Степан вздрогнул так сильно, что горячий чай плеснул ему из кружки на руку: он мгновенно узнал вытянутую огурцом голову, одноглазое лицо в шерсти.
— Чай да сахар! — неожиданно тонким голосом пропищал черный волосатый рот. — Опять в наши края, дорогие гости? Сейчас только дымок ваш заприметил. Дай, думаю, дойду спрошу, не надо ль чего: провианту там, аль спирту? Надолго, поди, в тайгу-то? На осеновку, аль за одним и на зимовку?
— Беседуй, Нефёдыч, — прервал Ипат словоохотливого пришельца. — Провианту не потребуется, — с полишком брали. А вот поведай нам, соболь нонче доспел ли и какие артели вперед нас прошли?
— Можно и про соболя и про артели. Нам для хороших людей не жалко, — вкрадчиво говорил Одноглазый. Степан со страхом смотрел, как глаз его, маслено поблескивая, перебегая с охотника на охотника, остановился на нем.
— Зверь весь уже, слыхать, выкунел: и белка, и горносталь, и соболь. А промышленного люда тоже дивно прошло на белки[23]. И на лодках заходят и на конях, слышь, заезды делают.
Охотники переглянулись. Рябой сердито сплюнул в костер.
Ипат будто равнодушно спросил:
— Которые и на Горелую забралися?
— На Горелую? Запамятовал я чего-то…
Степан видел, что Одноглазый хитрил, может быть, ждал еще вопроса.
Кержаки молчали.
Степан старался угадать: откуда взялся этот одноглазый, заросший шерстью, как зверь? Кругом на сотню верст безлюдная тайга. Что он делал там, на утесе? Отчего он всё знает в тайге? Почему он скрывает про Горелую, куда Ипат ведет свою артель?
Ответов на эти вопросы не было.
— Емельян Федосеич что же нынче не с вами? — расспрашивал Одноглазый. — Уж не вы ли, человек молодой, от него будете? — уставился он на Степана.
— От него в артель вступил, — ответил за Степана Ипат. — Занемог Емельян.
Одноглазый стал расспрашивать о деревенских делах. Отвечал ему Ипат.
Только когда охотники допили чай и собрались продолжать путь, Ипат сказал:
— Так ежели какая артель на Горелую станет пробираться, ты, Нефёдыч, скажи им, что-де мы там отаборились.
— От дурной! — притворно спохватился Одноглазый. — Совсем было из головы вон! Ведь на Горелую-то еще вчерась минусинские ребята прошли.
— Ястри тя! — прорвало вдруг рыжего Луку — Чего же ты, дьявол одноглазый, в прятки-то прикидываешься? Сам же ты туда их послал!
— Зачем посылать, — степенно отвечал Одноглазый. — Сами пошли. «Нынче, — говорят, — зверь у нас кругом обловился, а у вас тут, наслышаны мы, на Горелой рясно[24] соболя родится».
— Асмодей ты! — ругался Рыжий, сталкивая лодку в воду. — Своих на наше место поставил!
Одноглазый, словно не слыша, как его честят, ласково зазывал:
— Назад будете, нас не забудьте! Добрым людям всегда рады… Соболей продать или там спиртишка понадобится, — на всем ответ держим!
— Ладно, — сказал Ипат и стал спихивать лодку. За первой лодкой спустили и вторую. Теперь берег был ниже, тянуть было ловчей, и лодки плавно шли вдоль пологого берега.
— Скажи ты на милость, Лука Фомич, — спросил Степан Рыжего, — и откуда это пугало в тайге взялось?
Во всё время пути кержаки почти не разговаривали со Степаном. Они считали его ниже себя: он ведь был новичок в тайге, к тому же от хозяина в артели и, значит, им не ровня.
Но в этот раз Луке самому, видно, не терпелось поговорить.
— С царской каторги беглый. На воле, слышно, харчевню держал, проезжих купцов чистил.
— Откуда он про тайгу-то всё знает?
— Зимовщик он здесь, «дружок», по-нашему. Место такое выбрал, — татарин ли, русский — всяк мимо него в тайгу заходит. Провиянт держит, самосядку. Одно слово — паук таежный.
Лука сердито налег на бечеву и продолжал, точно сам с собою, говорить:
— Нет, врешь, нас не опутаешь! Мы себе место в тайге найдем. Зубы поломаешь, волк!
— А на Горелой разве уж и места не хватит с минусинскими-то? — спросил Степан. Он слышал про Горелую, — на этой большой горе несколько лет уже как промышляла артель старика Емельяна.
— Сунься к им! — опять, словно про себя, сказал Рыжий. — Сурьезные ребята.
— Поглядывай! — крикнул впереди Ипат.
Лодки подходили к новой шивере. Река грозно гудела на перекате.
Степан вспомнил, как его давеча чуть не утянуло в бурлящий поток, и крепче перехватил шест. Разговор сам собою оборвался.
Уже стемнело, когда артель, натягиваясь из последних сил, дотащилась до удобного для ночевки места. Но и тут до смерти уставшим охотникам было не до разговоров. Кержаки только наспех обсудили, куда им теперь направиться, раз Горелая уже занята.
Решили идти протокой и стать на Кабарочьих Востряках.
Кабарочьи Востряки были те самые острые скалы, где Аскыр одолел кабаргу. Больше года назад Степан впервые встретился там с Аскыром.
(22) - Шивера — речной порог.
(23) - Белки — снежные вершины гор.
(24) - Рясно — обильно.