Фома неверный

Фома Крюков три года не получал от сына писем, а тут извольте — получайте, Фома Петрович, из города Москвы, от родного сына пять целковых.

«Ишь ты,— думал Фома, рассматривая полученную повестку.— Другой бы сын небось три рубля отвалил бы, и хватит. А тут извольте — пять целковых. При таком обороте рублишко и пропить можно».

Фома Крюков попарился в бане, надел чистую рубаху, выпил полбутылки самогона и поехал на почту.

«Скажи на милость,— думал Фома дорогой,— пять целковых! И чего только не делается на свете! Батюшки-светы! Царей нету, ничего такого нету, мужик в силе… Сын-то, может, державой правит… По пять рублей денег отцу отваливает… Или врут люди насчёт мужиков-то? Ой, врут! Сын-то, может, в номерных, в гостинице служит!»

Фома приехал на почту, подошёл к прилавку и положил извещение.

— Деньги,— сказал Фома,— деньги мне от сына дополучить.

Кассир порылся в бумагах и положил на прилавок полчервонца.

— Так! — сказал Фома.— А письма мне сын не пишет?

Кассир ничего не ответил и отошёл от прилавка.

«Не пишет,— подумал Фома.— Может, после напишет? Можем ждать, если, скажем, есть деньги».

Фома взял деньги, посмотрел на них с удивлением и вдруг стукнул ладонью по прилавку.

— Эй, дядя! — закричал Фома.— Какие деньги суёшь-то, гляди?!

— Какие деньги? — сказал кассир.— Новые деньги…

— Новые? — переспросил Фома.— Может, они, это самое, липовые, а? Думаешь, выпившему человеку всё сунуть можно? Знаки-то где?

Фома посмотрел на свет, повертел в руке, потом опять посмотрел.

— Ну? — с удивлением сказал Фома.— Это кто там такой есть? Изображён-то… Не мужик ли? Мужик. Ей-богу, мужик. Ну? Не врут, значит, люди. Мужик изображён на деньгах-то. Неужели же не врут? Неужели же мужик в такой силе посля революции?

Фома снова подошёл к прилавку.

— Дядя,— сказал Фома,— изображён-то кто? Извини за слова…

— Уходи, уходи! — сказал кассир.— Получил деньги и уходи к лешему… Где изображён-то?

— Да на деньгах!

Кассир посмотрел на мужика и сказал усмехаясь:

— Мужик изображён. Ты, ваше величество, заместо царя изображён. Понял?

— Ну? — сказал Фома.— Мужик? А как же это я, дядя, ничего не знаю и ничего не ведаю? И землю пахаю. И все у нас пахают и не ведают.

Кассир засмеялся.

— Ей-богу,— сказал Фома.— Действительно, подтверждают люди: деятели, говорят, теперь крестьянские. И крестьянство в почёте. А как на деле, верно ли это или врут люди — неизвестно… Но если на деньгах портрет… Неужели же не врут?

— Ну, уходи, уходи,— снова сказал кассир.— Не путайся тут.

— Сейчас,— сказал Фома.— Деньги только дай спрятать, с портретом, ха… А я, дядя, имей в виду, царей этих самых и раньше не любил… Ей-богу…

Фома с огорчением посмотрел на сердитого кассира и вышел.

«Скажи пожалуйста,— думал Фома,— портрет выводят… Неужели же мужику царский почёт?»

Фома погнал лошадь, но у леса вдруг повернул назад и поехал в город.

Остановился Фома у вокзала, привязал лошадь к забору и вошёл в помещение.

Было почти пусто. У дверей, положив под голову мешок, спал какой-то человек в мягкой шляпе.

Фома купил на две копейки семечек и присел на окно, но, посидев минуту, подошёл к спящему и вдруг крикнул:

— Эй, шляпа, слазь со скамьи! Мне сесть надо…

Человек в шляпе раскрыл глаза, оторопело посмотрел на Фому и сел. И, зевая и сплёвывая, стал свёртывать папироску. Фома присел рядом, отодвинул мешок и стал со вкусом жевать семечки, сплёвывая шелуху на пол.

«Не врут,— думал Фома.— Почёт всё-таки заметный. Слушают. Раньше, может, в рожу бы влепили, а тут слушают, пугаются. Ишь ты, как всё случилось, незаметно приключилось… Скажи на милость… Не врут».

Фома встал со скамьи и с удовольствием прошёлся по залу.

Потом подошёл к кассе и заглянул в окошечко.

— Куда? — спросил кассир.

— Чего куда?

— Куда билет-то, дура-голова?

— А никуда,— равнодушно сказал Фома, разглядывая помещение кассы.— Могу я посмотреть внутре кассу ай нет?

— А никуда,— сказал кассир,— так нечего и рыло зря пялить.

— Рыло? — обиженно сказал Фома.— Кому говоришь-то?

— Ишь, пьяная морда! — сердито сказал кассир.— Тоже в окно глядит… Чёрт серый… Насосался…

Фома нагнулся к окошечку и вдруг плюнул в кассира и быстро пошёл к выходу.

Фому схватили, когда он отвязывал лошадь. Он вырывался, кричал, пытался даже укусить сторожа за щеку, но его неумолимо волокли к дежурному агенту.

Там, слегка успокоившись, Фома пытался что-то объяснить, размахивал руками, вынимал из шапки деньги и предлагал агенту взглянуть на них.

Но агент, ежесекундно макая перо в пузырёк, писал протокол об оскорблении действием кассира при исполнении служебных обязанностей. И ещё о том, что Фома, находясь явно в нетрезвом виде, ел в закрытом помещении семечки и плевал на пол.

Фома поставил под протоколом крестик и, вздыхая и дёргая головой, вышел из помещения.

Отвязал лошадь, сел в телегу, достал из шапки деньги и посмотрел на них. Потом махнул рукой и сказал:

— Врут, черти…

И погнал лошадь к дому.