Веселая жизнь
Ах, милостивые мои государи и дорогие товарищи! Поразительно это, как меняется жизнь и как все к простоте идет!
Скажем, двести лет назад, тут, на Невском, ходили люди в розовых, в зеленых камзолах и в париках. Дамы этакими куклами прогуливались в широченных юбищах, а в юбищах железные обручи…
Теперь бы и подумать об этом смешно, ну, а тогда была эта картина повседневная.
А, впрочем, и над нами через сто лет посмеются.
Вот, скажут, как нелегко было существовать им!
Мужчины на горлах воротнички этакие тугие стоячие носили, дамы корсеты.
И верно. Смешно. А только и это уже уходит.
Все меняется, все идет к простоте необыкновенной.
И не только это во внешней жизни, но и в человеческих отношениях.
Ну кто, какой человек вызовет меня на дуэль, если я обзову его дураком? Никто.
А раньше за это до крови бились. Да что раньше.
Недавно это было. Недавно еще, скажем, битый офицер, да и не только офицер, любой дворянин битый считал непременным долгом застрелиться или застрелить обидчика.
Я вот вспоминаю старичка древнего. Генерала одного пехотного. Актриска его в сердцах по физиономии дернула. Так что ж вы думаете?
Застрелиться хотел старичок. Плакал, тосковал всю ночь… Ну, да только кончилось все благополучно. Пережил старичок. И в дальнейшем помер от дизентерии.
Ах, а смешная это была история! И не то, конечно, смешно, что актриса старичка ударила, а вся история перед тем, вся веселая жизнь генеральская была необыкновенная.
2
Ах, милостивые мои государи! Невозможно без слез вспомнить об этом человеке.
Нынче лежит он на Митрофаньевском. Над ним камень могильный ангел в воскрылии. Под ангелом надпись: отставной военный генерал Петр Петрович Танана.
Малюсенький это был старичок, птичий. Вместо волос какие-то перышки. Носик продолжительный, птичий, и звали его повсюду, старичка этого, чижиком.
Были на нем чины огромные и богатство довольно изрядное, а жил он, несмотря на это, до того грустно, что сказать невозможно.
Пятьдесят лет прожил он, прямо скажу, неслышно, а на пятьдесят первом году, перед смертью, вдруг изменился человек.
Раньше, бывало, генеральша полные сутки орет на него, что павлин, а генерал в ответ ни полсловечка. Генерал в столовой на диване ляжет, шинелькой прикроется и жмется. А тут, на 51 году, стал брыкаться. Генеральша, например, голосом донимает, а он в людскую.
Там у Васьки Дидюлина, у камердинера своего, сядет на кровать и только усмехнется горько:
Вот, скажет, Вася, картина семейной жизни. А Васька Дидюлин головой потрясет.
Да, скажет, неинтересно вы живете, богатые люди! А генерал иногда с ним спорить начнет.
Что ты, брат Дидюлин! Мы, богатые люди, тоже веселиться можем, только нам нельзя все сразу. Ты вот погоди. Дай срок. Дотерпи до лета. Летом мы с тобой на Кавказ поедем. Повеселимся ужасно как. Все равно, за тихую жизнь мне никто спасибо не сказал. Ну, а нынче желаю пожить разгульно. До того буду яростно жить, что если бог есть на небе, или, например, херувимы, так они содрогнутся.
И вот к весне генерал и Дидюлин стали в путь собираться.
3
А перед отъездом зовет генерал Дидюлина в комнату.
Вот, говорит, что, Вася! Сейчас мы с тобой сходим по одному щепетильному делу. Пока генеральша спит у себя в креслах, бери поскорей эту корзину с пищей и идем.
Взяли они корзину и пошли.
Петербургская сторона. У черта на рогах… В шестнадцатом этаже… Звонят. Старушонка дверь отворяет.
Что спрашивает, нужно? Я пенсионерка и держу меблированные комнаты.
Генерал отвечает:
Нам нужно видеть мамзель Зюзиль по щепетильному делу.
Это, спрашивает, циркачку-то?
Да. Наездницу и актрису мамзель Зюзиль.
И вот входят генерал и Дидюлин в комнаты. У зеркала циркачка сидит. Вид у ней не ахти какой. Даже удивительно, как генерал заинтересовался ей.
Увидела генерала, руками всплеснула.
Ах, ах, говорит, не подходите, генерал, я раздетая.
А генерал:
Ничего, что раздетая, я по щепетильному делу.
Ну так, отвечает, садитесь тогда в сторонку и произносите ваше дело. А я новьюшечку тем временем сниму, прическу причешу и снова буду красивая и изысканная.
Генерал башлычок свой развернул. Подходит.
Имею, говорит, честь отрекомендоваться, военный генерал Петр Петрович Танана. Давеча сидел в первом ряду кресел и видел всю подноготную. Я, военный генерал, восхищен и очарован. Ваша любовь, мои же деньги не желаете ли проехаться на Кавказ? Нужно жить да радоваться. Развязывай, брат Дидюлин, корзину.
У циркачки руки трясутся.
Ах, ах, отвечает, мерси, генерал, не тревожьтесь беспокоиться. Не могу я так раз, раз, по-воробьиному, решиться на такое щепетильное дело. Я очень порядочная и за такие слова могу враз выгнать человека из помещения.
Генерал встает.
Нету, говорит, не выгоняйте, умоляю вас. Я военный генерал Петр Петрович Танана и всякие обиды и, в особенности, оскорбления действием мне невозможно перенести.
Ах, ах! говорит циркачка, извиняюсь, генерал, я не хотела вас обидеть.
Ну-с, говорит генерал, это ничего. Сердце у меня нежное и характер кроткий. Беги, брат Дидюлин, в полпивную, неси полдюжины пива. Нужно жить да радоваться.
Побежал Дидюлин в полпивную, возвращается сидят у зеркала генерал с циркачкой, будто новобрачные.
4
Вскоре после того они и поехали. Кисловодск. Высшее человеческое парение. Вот генерал циркачке и говорит:
Ну, машер, машер, приехали. Вот взгляните! Кисловодск. Кругом восхитительные места, кавказская природа, а это курсовые ходят.
А циркачка:
Ну, говорит, и пущай себе ходят. В этом ничего нет удивительного. Давайте лучше квартиру снимать.
Снял генерал квартиру, а циркачка через улицу комнату. Живут.
Только замечает генерал: дама мамзель Зюзиль по этим местам не слишком шикарная, даже вовсе не шикарная. Одним словом, стерва.
Генерал, например, с ней под ручку идет, а в публике смех. Тут кругом высшее общество, а она гогочет и ногами вскидывает.
Вот генерал Дидюлину и говорит:
Ну, говорит, брат Дидюлин, я военный генерал Петр Петрович Танана, а мне с циркачкой вместо веселья одно лишь оскорбление выходит. Тут кругом высшее общество, а она, дура такая, бисерный подзатыльник носит, гогочет и обнажается.
Дидюлин ему и советует:
А вы, говорит, гоните ее, и разговор весь.
Вот генерал и согласился.
Приходит циркачка на другой день, а Дидюлин:
Пущать, говорит, не велено. Иди, говорит.
Как же, говорит, не велено? Если генерал от меня в полном восхищении?
Ну, говорит Дидюлин, это вам как угодно. Приказано гнать в шею.
Как услышала циркачка такие слова затряслась. Визжит в три горла. Даже соседи заинтересовались.
Кто это, спрашивают, визжит в три горла?
А циркачка:
Передайте, кричит, генералу, что я ему, курицыну сыну, за такое нахальство голову вырву при первой встрече.
Покричала еще циркачка и ушла.
А очень тут испугался генерал. В комнате у себя заперся, шторку опустил.
Ну, говорит, брат Дидюлин, вонючий случай. Дама она настойчивая, что сказала сделает. А если сделает, мне помереть придется. Мне, военному генералу, невозможно перенести оскорбления. Лучше, говорит, я из комнаты никуда не выйду. А ты ко мне никого не впускай и дверь на цепке держи.
5
Три дня прожил генерал в комнате, не вылезая. На четвертый день осмелел шторку поднял и сидит у окна, обедает.
И видит личность этакая штуковатая к окну подходит.
Человек какой-то.
И шут его разберет не то кавказец, не то русский. На подбородок посмотришь кавказец. Подбородок пикой. На нос взглянешь безусловно русский. Нос обыкновенный русский, крылечком выступает.
Тут и генерал заинтересовался таким смешением, из окна высунулся, вместо того, чтобы шторку опустить.
А тот ближе подходит.
Здравия, говорит, желаю. Имею, говорит, к вам очень много чувств, дайте, говорит, за мои чувства тарелку супу. Я вам за едой дельце расскажу.
Генерал испугался.
Вы, говорит, ко мне не подходите близко и в лицо не дуйте я военный, генерал Танана и мне это оскорбительно. Говорите на почтительном расстоянии.
Ax, говорит, так! Ну, так извольте. После этого вы мне прямой враг. Вы не смотрите, что нос у меня обыкновенный, нос этот мне от матушки достался, а я настоящий гордый лезгин и за честь женщины всегда вступлюсь. Объявляю вам, надменному генералу, что если вы не удовлетворите капиталом обиженную мамзель Зюзиль, так она оскорбит вас действием публично. А что до меня, то заявляю: выжимаю левой рукой три пуда, рука у меня тяжелая. Были даже смертельные исходы.
И ушел.
Генерал сомлел, шторку опустил, сидит и трясется. Дидюлина зовет.
Ну, говорит, брат Дидюлин, вонючий случай. Делу дан неприятный оборот. Что делать, я и ума не приложу. Чувствую только, что живым мне теперь не быть. Ну, ударит она при публике мне крышка, стреляться нужно. А если капитал ей дать, то опять-таки какой капитал? Мало дашь все равно ударит. Много дашь передашь еще. Жалко. Погиб я теперь, Дидюлин. Погубила меня веселая жизнь.
А Дидюлин ему и говорит:
А вы, говорит, дайте ей три катеньки и еще пообещайте, а там видно будет. Может быть, мы соберемся, да и в сторону.
Генерал вынул три бумаги.
Ладно, говорит, беги. Это ты прелестно придумал.
Вот Дидюлин и побежал.
6
А надо было так случиться, что, не доходя циркачки, армянская полпивная была. Духан, одним словом.
Вот Дидюлин бежит, деньги у него между пальцами шуршат и думает он:
Не малюсенькие, думает, деньги, мать честная! Зайти, что ли, выпить стаканчик? С циркачки и двух бумаг больно хватит.
Вот он и зашел. Выпил и еще выпил: и все на свете забыл. Гуляет на все сто рублей.
А генерал у окна сидит и природой любуется. Только проходит час и два. Дело к вечеру. Нет Дидюлина.
Вот генерал и думает:
Затекли ноги. Пройтись, что ли, по улице?..
Вышел он на улицу хорошо. Идет по улице превосходно. Видит парк.
Зайду, думает, в парк. Волков бояться в лес не ходить.
Зашел в парк. Кругом духовая музыка.
Вот генерал и сам не заметил, как за столик сел… Потребовал себе еды. Сидит, кушает, музыкой восхищается.
Ну, думает, ничуть не страшно.
Только вдруг видит: циркачка идет и лезгин рядом.
Неужели, думает генерал, мало ей трех катенек?
А циркачка подходит к столу.
Что, говорит, не узнали, генерал?
Нет, отчего же, отвечает генерал, узнал, машер, машер… И того, говорит, лезгина узнал. Очень симпатичная личность.
Ах, говорит циркачка, личность?
И с этими словами генерала по сухонькой щеке наотмашь.
Упал генерал в траву и лежит битый в тревожной позе. А лезгин схватил скатерть, сдернул все бланманже на пол рухнуло.
Захохотали они оба и ушли.
Стали тут курсовые подходить толпами.
Собрали генерала с травы, положили на скатерть и домой отнесли.
7
К ночи Дидюлин домой явился пьяный. Пришел к генералу.
Так и так. Прогулял денежки.
Ничего ему генерал на это не сказал, только кивнул головой.
Подай, говорит, сюда огнестрельное оружие.
Дидюлин, пьяный, оружие подал и к себе.
Спать сразу свалился. Только на утро вскакивает, вспоминает все. Ну, думает, помер генерал. Вечный покой. Вбегает в комнату, смотрит: сидит генерал на кровати и тоненько так смеется. Весело.
А, говорит, брат Дидюлин! Я, говорит, на тебя не сержусь. Они хитры, но и я хитер. Если бы лезгин меня ударил, то да я бы застрелился. Ну, а тут актриска ударила. Баба. А баба не считается… Ах ты, дураки какие!
На другой день генерал и Дидюлин уехали.
А в дороге покушал генерал через меру и помер от дизентерии.