Подлец

Мысли приходили к нему все нелепые: зайчик на стене дрожит, бешено теперь прыгает и вот он в светлых волосах Ирины. Запутался… Ирина ребенок, в смешном коричневом платье. Ирина наивна и любит. А когда женщина любит, то всегда целует руки. О, он не будет отнимать пусть целует! Она так молода! Так беспомощно молода! И он боится даже спросить сколько ей лет. Да и Ирина еще сегодня сказала так нежно: женщине столько лет, сколько ей кажется. Но, право, ей кажется так мало!

Ирина стояла на коленях и целовала его руки.

Люблю, люблю… Если скажешь уйди не уйду… Хочешь ударь вот тем стэком. Я его поцелую. Я люблю… А ты должен гордиться, что так любят тебя. Ты гордишься? Ты мной гордишься? Ну скажи… Ведь я же согласна на все… И хочу, и согласна, и должна быть твоей.

И она, эта, недавно чужая, такая веселая, такая смешная в коричневом своем платье, почти девочка, так близка сейчас. О, даже больше… Если он захочет, она будет его любовницей.

Он думал, он повторял про себя несколько раз: любовница, любовница, как бы ища в этом и новый смысл, и новый оттенок… и не находил.

А она протянула руки и обняла его колени и шепотом, таким серьезно и будто просительно, говорила:

Возьми… Ты же должен…

Он должен? Вовсе нет. Он всегда так порядочен.

Борис стоял перед ней, большой и сконфуженный, хотел думать, чтоб найти простой и честный, и прежде всего честный выход, и чтобы было все красиво и не вульгарно, но мысли прыгали, как бешеный зайчик на стене. Где ж этот зайчик? Борис наклонился к ней и стал целовать ее волосы и все хотел непременно дотронуться губами до зайчика, но тот ускользал.

Потом поднял Ирину легко и обнял, и сказал, чуть улыбаясь:

Ирина, Ирина, разве так можно? Ну пойми, что ты хочешь?

Я хочу быть твоей.

Но, Ирина, ты не должна так любить. Ты же девушка.

Ну и что ж?

Он молчал, удивленный.

Нет, Ирина, этого вовсе не нужно. Да и не хочу, не могу, не хватает, ну, подлости, что ли.

Он так говорил…

А потом говорил, и так непонятно, об элементарной порядочности и честности. Говорил, что он честен с собой и что нету в нем зверя какого-то. Зверя? Разве может ребенок понять?

Говорил он так долго и медленно и от звуков красивого своего голоса и оттого, что он сказал что-то нужное, важное и порядочное почувствовал в себе гордость.

А ведь гордость сильнее любви. Гордость госпожа всех желаний. И, почувствовав в себе гордость, Борис понял, что не отступится от своего, казалось ему, красивого шага и верного.

Ирина, не плачь.

Ирина не плачет. Ему показалось, наверное. Прогони же инстинкт свой прочь…

Она подошла к зеркалу, поправила волосы и, не смотря на него, сказала:

Я пойду. Мне нужно.

И ушла.

А вместе с Ириной ушел и зайчик со стены. Темнело. И не было гордости больше.

В сумерках всегда острей печаль. И в сумерках Борису было жаль себя.

А вместе с задумчивой тенью улицы в комнату вползла тоска. И росла, и росла…

Борис метался по комнате и не зажигал свет. Тоска сковала его. Ушла Ирина, ушла любовь, ушел яркий зайчик со стены…

О, Ирина!.. Она не придет больше… Не придет.

И тогда казалось, что нет личной жизни, что жизнь ушла, что все умирает…

Сильнее тоски ожидание. И Борис стал ждать, когда придет ночь, уже странно-спокойный.

Скорей бы завтра пришло. Скорей бы!


Понравилось произведение? Поделись с другом в соцсетях:
Просмотров: 204

Добавить комментарий

Защитный код
Обновить