Все в порядке

Москва, 17 мая 1928.

Милый Зощенко, простите меня, пожалуйста, что я беспокою Вас своим письмом. Но мне совершенно не к кому обратиться. Вас я люблю как писателя и кроме того слышала, что Вы очень хороший человек. Поэтому я обращаюсь к Вам.

Видите ли в чем дело: я сейчас кончила школу, мне 17 лет, передо мной развернулся так называемый широкий путь, но я решительно не знаю, куда мне идти. Мать ставила меня на ноги со страшным трудом, п. ч. отец рано умер (мне было четыре года) и ей приходилось самой зарабатывать на меня. Теперь мой долг — постараться зарабатывать и содержать ее. Но что я могу сделать, если ни одно из учебных заведений, по выходе из которых можно получить заработок, меня не интересует? Когда я думаю о них, потом о службе, о всей этой монотонной жизни, которая мне предстоит, меня берет одурь и пропадает охота жить.

Вот если бы у меня был талант, я бы, кажется, могла вынести что угодно. Кем, кем я только не хотела бы быть: художницей, артисткой и т. д.

Особенно часто я возвращаюсь к мечте быть киноартисткой. Но способности у меня на этот счет более чем сомнительные, а потому оставим это. Если у меня есть к чему-нибудь способности, так это к литературе. Говорят, что у меня приличный слог (чего Вы, конечно, никак не заключите из моего письма), а главное — я пишу стихи. Посылаю Вам несколько образчиков моего творчества. Вы можете сказать, что глупо посылать стихи Вам, кажется, никогда не писавшему стихов. Но ведь, во всяком случае, Вы больше понимаете в этом, чем я, и можете мне сказать, есть ли у меня хоть капелька, ну не таланта, так хоть способностей.

Конечно, печатать такие стихи нельзя, помимо всего прочего, потому что уж очень они не подходят по своему настроению к современным требованиям. Это, наверно, зависит от окружающей среды. Я сочувствую революции, но проникнуться ею так, чтобы писать другие стихи, сейчас не могу. Но если бы Вы хоть немножко нашли во мне способностей, я стала бы работать и, может быть, потом научилась бы писать, как следует. Может быть, и даже наверно, глупо мне так носиться со своими стихами, такими плохими и незначительными, когда много людей пишут лучше меня и совершенно не обращают на это внимания.

Но если бы Вы знали, какая у меня отвратительная жизнь. Мать меня любит, но какой-то деспотической любовью. Ну, например, она сама будет изнуряться, работая, и будет ставить мне это на вид, а мне ничего не будет давать делать, хотя мне все это доставляет гораздо большее нравственное мученье, чем если бы я работала. И так во всем. Она ужасно мало дает мне свободы. Конечно, не мне ее судить, но мне очень бывает тяжело, совсем разные мы люди.

Кроме того, у меня масса неприятностей самого пошлого «романтического» свойства. Я не хочу Вам про них писать, но я пережила много такого, что совсем не полагается пережить в мои лета. Иногда пошлость совсем засасывает меня, я теряю вкус к жизни, уважение к себе, все теряю. Вы понимаете, конечно, каким утешением для меня являются стихи. Когда я не пишу, я чувствую, что во мне ничего нет, что лучше бы меня кто-нибудь убил, чем влачить такое существование. А если я напишу хоть самые плохонькие, то я сразу чувствую замечательный подъем и повышаюсь в своих глазах. Это смешно, но у меня ничего нет и мне не на что надеяться. Пожалуйста, ответьте мне, что Вы думаете насчет моих стихов, и вообще посоветуйте, что мне делать. Куда идти? Что представляет из себя литературный факультет университета? Что он дает? Если оттуда, как я слышала, выходят только преподаватели, то мне нечего и думать, меня не пустят туда идти дома. Что бы Вы посоветовали мне читать, чтобы хоть немножко развиться и не быть такой глупой? Я Вас очень, очень прошу, не сердитесь, что я к Вам пристаю, но ведь у меня никого нет. Все наиболее умные люди из моих знакомых, к которым я обращаюсь, считают меня глупой девчонкой, презирают меня и находят, что самое лучшее, что я могу сделать, это выйти замуж и родить детей. Иногда мне делается так тошно жить дома, что я думаю: не лучше ли, правда, скорей выйти замуж, все равно за кого, только уйти из этой обстановки. Это так ужасно! Неужели и Вы оттолкнете меня? Я знаю, что не заслуживаю никакого уважения или понимания. С общественной точки зрения я — пережиток дряблой интеллигентщины, с просто человеческой я — эгоистичная, безнравственная, глупая девчонка. Но если бы Вы просто пожалели меня и посоветовали хоть что-нибудь. Даже если Вы ничего не можете мне посоветовать, ответьте хоть что-нибудь, мне будет так приятно. Ну, дорогой, ну, милый!

Адрес мой такой: Москва…

Еще раз простите меня за беспокойство. И письмо-то я Вам написала ужасно грязное, п. ч. пишу в четвертом часу ночи и ужасно болит голова, а днем боюсь писать, п. ч. могут увидеть.

Ответьте мне хоть что-нибудь, пожалуйста.

Если Вы захотите, я могу прислать еще какие-нибудь стихи, но я думаю, что Вы не захотите.

Ответьте мне хоть что-нибудь, пожалуйста.

К сожалению, по просьбе автора, стихи мне пришлось вернуть. Это были, сколько я помню, неплохие стихи, но очень унылые и «трагические» по настроению. Семнадцатилетний автор, несомненно, имеет литературные способности, что вполне видно даже из писем.

Примерно в таком духе я написал свое мнение и вскоре получил еще одно письмо.

5 Июня 1928.

Простите меня, что я опять беспокою Вас своим письмом. Ради Бога, не называйте меня навязчивой, мне просто ужасно захотелось еще раз Вам написать, а Вы, конечно, можете мне даже и не отвечать. Я очень, очень благодарна Вам за Ваше письмо. Если бы Вы знали, как я счастлива, что Вам понравились мои стихи и что Вы находите их талантливыми. Я думаю, что из меня ничего не выйдет, п. ч. настроение навряд ли изменится, но все-таки приятно думать, что хоть могло бы выйти при более благоприятных обстоятельствах.

У меня очень скверная, грязная жизнь. Чтобы объяснить всю ее грязь, достаточно того факта, что, когда мне было 14 лет, меня взял как женщину один женатый мужчина и я до сих пор с ним, потому что я его люблю. А сколько еще разных фактов!

Я было хотела описать Вам свою жизнь, написала четыре страницы, но, дойдя до половины, не смогла продолжать — так стало стыдно и противно. Совершенно незачем Вам читать эту грязь. То, что я пережила, так подействовало на всю мою натуру, что мне кажется, я ничего не смогу, я — пропащий человек.

Я постараюсь последовать Вашему совету и сблизиться с жизнью, но, когда у меня жизнерадостное настроение, мне кажется, что я не имею на него права, что я ужасно пошлая. Мне кажется, что лучше бы я покончила с собой тогда, когда хотела, а теперь я ко всему привыкла и со всем примирилась. Достоверно одно, что я очень безнравственная, п. ч. я совсем не знаю, что худо и что хорошо. Если Вы все-таки будете мне писать (только не надо, если Вам не хочется), напишите, что Вы насчет этого думаете. Не сердитесь, что я к Вам так пристаю, но я ужасно одна. Вы не отвечайте, если Вам не хочется. Я опять пишу ночью, и поэтому опять очень грязное и нескладное письмо. Но я думаю, Вы не будете обращать внимания на эти глупости.

Прощайте. Еще раз очень, очень благодарю Вас за письмо. Я так рада, что и сказать нельзя. Можно, я буду Вам иногда писать, когда мне будет очень тяжело? Не сердитесь на мою навязчивость.

На это письмо я ничего не ответил и позабыл о существовании этой девушки. Через полгода я снова получил от нее письмо. Оно длинное, но я печатаю его полностью, так как считаю его любопытным по настроению.

Мне кажется, что какая-то часть (весьма небольшая) нашей интеллигентской молодежи находится именно в таком нерешительном состоянии, как автор этого письма.

23 Января 1929.

Извините, что я Вам опять надоедаю. Но, пожалуйста, не беспокойтесь мне отвечать, если Вы не захотите этого. Я знаю, что с моей стороны чересчур смело Вам надоедать, но и не надеюсь на Ваш ответ. Мне просто хочется выложить свою душу, а у меня решительно никого нет.

Скажите, пожалуйста, судя по моим письмам, я кажусь Вам очень ужасной дурой? Я сейчас расскажу Вам, в чем дело: мне кажется, что я в последнее время стала страшно глупеть и распускаться. Это приводит меня в отчаяние. Меня, кажется, никто никогда не считал особенно умной, но это мне было все равно, п. ч. я сама никого не ставила высоко в этом отношении, кроме трех людей: моей бывшей подруги, моего бывшего одноклассника и еще одного человека. Ну, конечно, были еще люди, которых я считала умными, но с ними мне близко сталкиваться не приходилось. Так вот, эти трое людей считали меня не только не умной, а просто каким-то жалким существом, созданным для серенького существования и очень односторонне-гадких вещей. Самое ужасное — это то, что все их мрачные предсказания насчет меня или исполнились, или исполняются. Я не могу припомнить всего, но, например, моя подруга мне предсказывала еще очень давно: «Ну, ты еще, наверное, до шестнадцати лет с кем-нибудь спутаешься».

И, действительно, я «спуталась», когда мне было только 14 лет. Она же говорила, что я никогда не поступлю ни в какой вуз. И ведь правда же, я до сих пор никак не могу серьезно взять себя в руки и начать заниматься. Может быть, это происходит от того, что все никак, никак не могу решить, куда же мне поступить. Но факт тот, что в этом году я, наверное, не поступлю, а дальше, вероятно, совсем распущусь.

Так оно и будет. Дальше: и она и мой знакомый, особенно он, утверждают, что из меня никогда ничего не выйдет. Вы видите — стихов моих нельзя печатать из-за настроения, я сейчас и не хочу, они слишком слабы, но дело в том, что я ручаюсь, что настроение мое будет всегда такое же. И еще вот что (я начинаю писать «умные» вещи), мне кажется, что просто болезнью современной, мало-мальски развитой молодежи является обилие мелких способностей и стремление к самым разнородным искусствам. Причем ни за одно они, в конце концов, не принимаются серьезно, рассуждая при этом, мне кажется, так: «А что, если я буду учиться, скажем, петь, и уложу на это все свои силы, а вдруг у меня больше способностей к рисованию или к литературе, а может быть, к танцам. А, в конце концов, ни одна из этих вещей не дает верного заработка. Поступлю-ка я в фармацевтический техникум или на курсы кройки и шитья».

Если бы у них был один талант, даже не очень большой, они отнеслись бы к этому серьезно и из них что-нибудь вышло, а так это все безусловно обречено на гибель.

А за примерами ходить недалеко: один мой знакомый играет на рояли, великолепно декламирует, учится петь и пишет стихи; одна моя знакомая рисует, играет на рояли, раньше хорошо танцевала и пытается писать стихи; другая играет на рояли, мечтает о драме, хочет учиться петь и пишет стихи; я — мечтаю быть киноартисткой, очень прилично рисовала, учусь петь и пишу стихи. Положим, стихи мое главное, но ведь это не мешает мне думать так: «А ведь в стихах у меня неподобающее настроение, приналягу-ка я на пение. А, впрочем, ни то, ни другое не даст мне верного заработка» и т. д. и т. д. Вы заметили, что в приведенных мною примерах все пишут стихи, причем я прибавлю от себя, пишут хорошо и почти все с «неподобающим» настроением. Это ужасно. Ну, а теперь дальше, вернемся к старой теме. Самое главное предсказание не только этих троих умных людей, а и всех остальных, это то, что судьба моя — выйти замуж и как можно скорее.

Маме говорят: «Ну, вот, скоро Тоня, Бог даст, замуж выйдет, вам и полегче будет», а меня при встрече спрашивают: «Ну, что, замуж еще не собираешься?» Особенно теперь, когда за мной ухаживает один молодой врач, кажется, с «серьезными намерениями», все «чуют, что за ним-то мне и быть». Вы знаете, это действует как гипноз. Во мне начинает пробуждаться смутное чувство, что, действительно, это должно случиться. Между тем, я знаю, что это будет моей полнейшей нравственной гибелью. Я разжирею и отупею. Моими главными интересами будут наряды, мужчины, кино и паршивенькие книжонки. А когда мне надо будет как-то нравственно оправдаться, то я опоэтизирую свое положение, знаете, этой песенкой: «Ты едешь пьяная, ты едешь бледная, по темным улицам, совсем одна, тебе мерещится дощечка медная и штора синяя его окна. И на диване подушки алые, духи Дорсе, коньяк Мартель, его глаза, от ласк усталые, и губы, пьяные, как хмель. Пускай в гостиной муж равнодушный жену домой напрасно ждет, любовник знает — она, послушная, кляня и плача, к нему придет. Там на диване…» и т. д.

Правда, замечательно характерная песенка? Во время оно я ей очень увлекалась, да и сейчас она мне капельку нравится. Во всяком случае, замужем я буду прототипом особы, про которую здесь поется. А иногда мне кажется, что я и дома также опошлюсь, если что-нибудь не переменится в другую сторону, совсем в другую. А так как это немыслимо, то не лучше ли все-таки переменить обстановку, пусть будет хоть что-нибудь новенькое, хоть сдвинусь с мертвой точки. А главное, в чем мне стыднее всего признаться, не это: просто мне хочется пожить в нормальной, приличной обстановке, отдохнуть от унизительной бедности и зависимости. И даже не это: меня интересует вся эта процедура, свадьба, знакомство с его родными и т. д. Нет, я действительно или страшная дура, или мещанка, или маленькая девчонка. Вы видите, что это такое. Вам не кажется, что мне, действительно, одна дорога — замуж? Еще вот что меня угнетает: я могла попасть с биржи труда в фабзавуч и отказалась. Конечно, как-то не хотелось, кончив девятилетку, проходить то же сначала и поступать туда, где принимают с пятилеткой. Но у меня была бы специальность (правда, ох, какая), был бы самостоятельный заработок, я бы ближе подошла к жизни, могла бы слиться с рабочей массой, может быть, это хорошо отразилось бы на моем «творчестве». И я этого ничего не сделала. Я, знаете ли, страшно слабохарактерная и нерешительная особа. Было как-то страшно сделать такой решительный шаг, как-то совсем изменить свою жизнь. (Ну, конечно, замуж выйти проще. Если бы Вы знали, как я презираю себя.) Я не знала, на что решиться. Мои «за» и «против» вполне уравновешивались. Мама, все родственники и тот, кого мне прочат в женихи, энергично восстали против моего поступления. А мне тогда, в сущности, только этого и надо было. Я проскулила целый день, не зная, на что решиться, и у меня было полусознательное желание, чтобы меня чуть не силой заставили сделать то или иное. Если бы мне с такой же энергией сказали, чтобы я шла, то я бы пошла, а так я осталась. Когда я еще не знала, на что решиться, я хотела написать Вам, но Вы все равно не успели бы мне ответить: мне надо было поступать на другой день, рано утром. Я бы очень хотела, чтобы Вы мне хоть теперь сказали, как я должна была поступить. Если Вы мне ответите, то напишите, пожалуйста, про это.

И потом, может быть, Вы скажете мне, что я должна делать, чтобы быть немножко умнее и развитее. Это замечательно наивный вопрос, я знаю, но вот, например, я люблю вечера и т. д. Может быть, чтобы быть умнее, надо искоренить это в себе. Я совершенно серьезно это спрашиваю, п. ч. моя бывшая подруга, которую я считаю умной, этого не любит, на свою наружность не обращает внимания и т. д. Неужели это так мешает умственному развитию? Если Вы скажете, что это так, то я постараюсь исправиться. И что я должна читать, чтобы быть развитее? Я ведь, действительно, здорово не развита.

Если Вы будете так добры мне ответить, то ответьте на эти вопросы. Я бы так хотела, чтобы Вы мне ответили, но, конечно, не надо, если Вам не хочется. Простите за то, что я Вас заставила прочитать это колоссальное письмо. Я Вам посылаю еще несколько стихотворений, но Вы их прочтете, вероятно, уже завтра. До свиданья…

Москва…

В дальнейшем я получил еще несколько писем. В последнем письме было сказано:

Спасибо за советы и внимание. У меня нету воли и охоты бороться за свое существование — я вышла замуж за того «молодого врача», о котором я Вам писала. Прощайте.