21

Капитан Енакиев поежился от холода, сдержанно зевнул.
- Однако, как нынче поздно светает!
- Что вы хотите - осень,- сказал Ахунбаев.
- «Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился, поля опустели»,- сказал Енакиев, еще раз зевая.
- Красиво написано,- сказал Ахунбаев.- Очень художественное изображение осени.
Капитан Ахунбаев произнес эти слова между двумя быстрыми затяжками. Он торопливо докуривал мятую немецкую сигарету и, морщась, разгонял рукой дым, чтобы он не слишком заметно поднимался над окопом. Впрочем, это была излишняя предосторожность. Светать только еще начинало, вокруг было серо, туманно.
Старый немецкий окоп, в котором устроил свой временный командный пункт капитан Ахунбаев, находился на краю картофельного поля. На почерневшей ботве, стоявшей на уровне глаз, холодно белели мельчайшие капли воды. Справа тянулось невидимое шоссе, обсаженное старыми вязами. Их толстые стволы и голые ветки туманно рисовались на белом предутреннем небе, как на матовом стекле. Несколько разбитых острых, готических крыш так же туманно виднелись слева.
Впереди же была черная мокрая земля картофельного поля, полого спускавшегося в низинку, наполненную синеватым туманом.
А еще дальше, за низиной, начиналась опять возвышенность, но сейчас ее совсем не было видно. На ней были немецкие позиции, которые с наступлением дня должен был атаковать и занять батальон капитана Ахунбаева при поддержке батареи капитана Енакиева.
План атаки, разработанный Ахунбаевым со свойственной ему быстротой и горячностью, в самых общих чертах заключался в следующем.
Две роты должны были до света скрытно обойти немцев справа, перехватить немецкие коммуникации и ждать, по возможности не открывая огня и во всяком случае не обнаруживая своей численности. Затем одна рота должна была при поддержке всей артиллерии открыто атаковать немецкие позиции в лоб. Одна рота должна была остаться в резерве. Капитан Ахунбаев рассчитывал, что, атакуя одной ротой позиции противника, у которого, по сведениям разведки, было около батальона, он заставит немцев выйти из окопов и перейти в контратаку. Именно в момент этой контратаки и должны были ударить с фланга, а даже, может быть, и с тыла, те две роты, которые были посланы в обход. Таким образом, немцы оказались бы зажатыми в тиски и принужденными под сильным фланговым огнем перестраивать свои боевые порядки, что всегда ведет к огромным потерям и, в конечном счете, к сдаче позиции. Или они должны были продолжать бой в прежнем направлении, заслонившись с тыла резервом. Но тогда капитан Ахунбаев перебрасывает роту своего резерва на усиление двух рот, действующих в тылу у неприятеля, добивается в этом месте численного превосходства и занимает немецкие позиции с тыла, посадив немцев в мешок.
План этот был хорош и, принимая в расчет плохое моральное состояние противника, а также отличное качество стрелков Ахунбаева, вполне осуществим. Но для капитана Енакиева, привыкшего тщательно взвешивать и обдумывать каждую мелочь, была в этом плане одна неясная вещь. Было в точности не известно, какими резервами располагают немцы. По данным разведки, их резервы были невелики. Но кто мог поручиться, что в течение ночи они не перебросили сюда крупных подкреплений? Может быть, сейчас, в эту самую минуту, немецкая пехота выгружается из транспортеров где-нибудь за возвышенностью, которую собирается атаковать капитан Ахунбаев. Тогда одной роты резерва окажется слишком мало, и дело может обернуться для капитана Ахунбаева очень худо.
Но так как все эти сомнения капитана Енакиева были основаны не на точных фактах, а только на предположениях, то, выслушав план и получив боевое задание, он коротко и сухо произнес:
- Слушаюсь!
А впрочем, ничего и нельзя было сделать. Роты Ахунбаева уже занимали исходные рубежи, машина атаки хотя еще и незаметно, но уже пришла в движение, а капитан Енакиев твердо знал, что принятое решение никогда не следует отменять. Он только понял, что дело будет горячее и что если у немцев обнаружатся свежие резервы, то остается одна надежда на меткость и быстроту огня его пушек.
Он посмотрел в свою записную книжку, подсчитал .общее количество имеющихся патронов, поморщился и приказал по телефону как можно скорее привезти на огневую позицию еще боевой комплект.
Теперь все это было сделано. Оставалось ждать.
- Ну, капитан,- сказал Енакиев, протягивая Ахунбаеву руку в замшевой перчатке,- разрешите откланяться.
- Где вы будете находиться?
- На своем наблюдательном пункте. А вы?
- С ротой резерва.
Они крепко пожали друг другу руки. И, как всегда, перед тем как расстаться, сверили часы. У капитана Ахунбаева было шесть часов двенадцать минут. У капитана Енакиева - шесть часов девять минут.
- Отстаете,- сказал капитан Ахунбаев.
- Торопитесь,- сказал капитан Енакиев с ударением.
Они немножко поспорили о том, у кого вернее часы. Но это было только так, скорее - по старой привычке. Ахунбаев знал, что у Енакиева часы идут абсолютно верно.
- Уговорил,- сказал Ахунбаев, весело блестя своими черными, как жучки, жесткими глазами, и перевел свои часы на три минуты назад.- Итак, надеюсь на вас, как на каменную гору.
- Надейтесь.
- Огоньку не жалейте.
- Дадим. Ваш табачок - наш огонек,- сказал Енакиев рассеянно и не совсем кстати солдатскую поговорку.
- Главное, не отставайте.
- Не отстану.
- Стало быть, до свидания на немецкой оборонительной линии.
- Или раньше.
- Ну, счастливо,- решительно и уже по-командирски сказал Ахунбаев.- Действуйте.
- Слушаюсь.
Они еще раз пожали друг другу руки и разошлись.
Первым из окопа выбрался капитан Енакиев и, приказав своему телефонисту открепляться и тянуть провод на командирский наблюдательный пункт, сам отправился посмотреть, что делается на батарее.
Дул неприятный предрассветный ветер, и кое-где под сапогами уже потрескивал лед. Все вокруг было тихо, и лишь изредка на западе то там, то здесь трепетал качающийся свет немецких осветительных ракет, уже совсем бледных на фоне отчетливо побелевшего неба.
Когда капитан Енакиев, за которым по пятам с автоматом на шее следовал Соболев, добрался до батареи, туман на востоке уже немного порозовел и ветер стал еще неприятней.
Огневая позиция батареи была разбита на площади громадного яблоневого сада за очень длинной и скучной стеной, сложенной из бурого плитняка. В нескольких местах стена была обвалена снарядами. Через одну из этих брешей капитан Енакиев прошел в сад.
Пушки, глубоко вкопанные в землю между старыми, симметрично рассаженными яблонями, далеко отстояли друг от друга и были затянуты маскировочными сетями. Их трудно было заметить даже вблизи. Ко вдалеке сквозь голые ветви яблонь за садом виднелась длинная черепичная крыша бурого, скучного фольварка с вырванными рамами окон, и под этой крышей утомленным утренним огоньком светился еще не погашенный фонарик - ночная точка отметки. Она показывала, что батарея здесь.
Часовой с поднятым автоматом и смутным лицом, на котором еще лежала ночная тень, преградил капитану Енакиеву дорогу, но, узнав своего командира батареи, отступил в сторону и застыл.
Капитан подошел к первому орудию.
Номера в полной боевой готовности, в шлемах и при оружии, спали прямо на земле, каждый на своем месте, положив под голову кто стреляную гильзу, кто ящик из-под снарядов, кто котелок, кто просто руку.
Среди спящих капитан Енакиев заметил маленькую фигурку Вани. Мальчик спал на лафете, поджав ноги и положив под голову в шлеме кулак, в котором был крепко зажат дистанционный ключ. Его губы немного посинели от утреннего холода, но какая-то добрая душа набросила на него просаленный ватник, и мальчик во сне улыбался таинственной, блуждающей улыбкой.
При виде этой улыбки капитан Енакиев и сам было улыбнулся. Но, заметив подходившего с рапортом сержанта Матвеева, согнал с лица улыбку и строго нахмурился.
- Ну как мальчик? - спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшись с командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.
- Мальчик ничего, товарищ капитан,- доложил сержант, почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своим новеньким черным «севастопольским» усикам и новеньким черным полубачкам.
- Работает?
- Так точно.
- Какие обязанности выполняет при орудии?
- До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. А сегодня - или, сказать точнее, вчера вечером - я его помощником шестого номера поставил.
- Ну и как? Справился?
- Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажете поднять орудийный расчет?
- Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроны привезли?
- Так точно.
- Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали - через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?
- Так точно. Пробовал. Выкатываются.
- Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктами исправно работает?
- Исправно.
- Кто дежурит на правом боковом?
- Не могу знать.
- Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.
- Слушаюсь.
Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии не спал еще один человек - наводчик Ковалев. Это был единственный человек в батарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.
- Ну, как дела, Василий Иванович? - сказал капитан Енакиев, присаживаясь рядом с Ковалевым на край орудийной площадки.
- По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и в Восточной Пруссии.
- Да, в Германии,- рассеянно сказал капитан Енакиев, рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапками соломы, приготовленной для обвертывания деревьев на зиму.
Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не было никакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бы несколько минут побыть в своем хозяйстве и лично убедиться в полной готовности людей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенно спокойным.
Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одно орудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся его батарея. И сейчас он уже определил это состояние - оно было отличным. Он видел это по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооруженные люди, каждый на своем месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены для стрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудием маскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарик для ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как уже рассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголенному саду, очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмерзшими листьями и падалицей.
Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в тумане на одну только минуту и сейчас уже на весь день войдет в сплошные тучи.
Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже время пробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалко расставаться со своим хозяйством. Хотелось еще хоть минут пять посидеть у пушки рядом с Ковалевым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, что нынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их, пользуясь последними минутами.
- Товарищ капитан, разрешите доложить: на правом наблюдательном - старший сержант Алейников,- сказал подошедший Матвеев.- Машина приехала.
- Хорошо. Пускай стоит. Идите.